принимают по экстренным вопросам круглосуточно… Ты ведь все это знаешь, Алина! Ну почему, скажи, я должна тебе все это говорить?
– Хорошо, Кристина Анатольевна, – секретарша отключилась.
– Антонова, – вслух проговорила Кристина, попытавшись вспомнить, не было у кого-то из ее постоянных клиенток такой фамилии. Нет, не было. Хотя, разве всех их упомнишь?
Отмахнувшись от мыслей о работе, она снова посмотрела на часы и достала из сумочки пудреницу. Появившаяся в офисе посетительница оказалась кстати – телефонный звонок отвлек Кристину от тяжелых раздумий. Чувство неуверенности и страха исчезло, словно его и не было вовсе. «Все к лучшему», – мысленно проговорила она и прикоснулась к лицу кисточкой. Едва заметная сеточка морщин вокруг глаз к вечеру всегда проступала наиболее отчетливо. Но пудра была замечательной, очень высокого качества. Один взмах кисти – и морщинок, как не бывало, а цвет лица идеальный и ровный.
Снова зазвонил телефон. Кристина мысленно выругалась, чувствуя, что сейчас последует продолжение истории с посетительницей.
И она не ошиблась.
– Кристина Анатольевна, эта девушка говорит, что ей необходимо вас увидеть. Что ее фамилия Антонова, Варвара Антонова, и вы ее знаете… Вернее…
– Я тебе уже все сказала, Алина! – почти прокричала в трубку Кристина. Вообще-то подобный стиль общения с подчиненными был ей чужд. Срывалась она крайне редко, объективной была всегда, а свое плохое настроение воспринимала исключительно личной, никого не касающейся, проблемой.
Она швырнула трубку на аппарат и снова раскрыла зеркальце.
«Варвара Антонова», – навязчивый рефрен не отпускал. Настойчиво теребил память, пытаясь достать, дотянуться до самых потайных ее уголков.
«Варвара. Имя-то какое редкое. Антонова. Антонова Варя. Варя. Варька…»
Зеркальце упало на пол. Кристина уже бежала в приемную, забыв обо всем, что еще минуту назад казалось важным.
Мелкий и колючий апрельский дождь стучал в лобовое стекло. Утреннее солнце, которое светило совсем по-летнему, теперь казалось лишь капризом воспаленного воображения. Сном, который растаял. Серая муть, опустившаяся на город, растушевала все весенние краски.
Хотя этот серый мир и капли мертвого хрусталя, разбивающегося на тысячи мелких осколков о лобовое стекло машины, все же казался Герману более настоящим. Сумрачность неба, хмурые взгляды прохожих, зябко сжимающих плечи под крышами-зонтами, тяжелый и неритмичный стук капель о стекло – как часто он ловил себя на мысли о том, что по-другому и быть не может. Солнце и радость человеку только снится, а, просыпаясь, он видит мир, окрашенный серым, и это – его естественный цвет.
«Серебро Господа моего, – доносилось из динамиков, – серебро Господа…»
Да, пожалуй, так оно и есть, подумал Герман. Серебро Господа, и цвет его – серый. Человек – странное существо. Родившись на свет, рано или поздно он приходит к мысли о том, что непременно должен быть счастливым. Именно в этот момент