берез в зеркальца, надо встать на цыпочки и заглянуть в это зеркальце. И вся неказистость твоя исчезнет.
Так по русским приметам изумительной красоты.
Самое сложное – писать без отзвука, без эха. Надо напрягаться за весь мир, реконструируя этот отзвук.
Наш мир – инкубатор высших сил.
Искренность – не право и не обязанность. Это – условие.
Когда ты не нравишься себе, ты нравишься окружающим.
Не тот могильщик, кто громко кричит и грозит похоронить, а тот, кто приходит неслышно и делает это сразу.
Тот, кто много раз бросал курить, понимает, как человек труслив, жаден и лжив.
Почему-то проза от первого лица неубедительна.
На русский вопрос, что такое литература – исповедь или проповедь, в Европе знают третий ответ – ремесло. И русскому становится гнусно заниматься этим делом.
Как может быть культура автономна или не автономна? Если она не автономна, она не культура. Как может быть культура открыта или закрыта? Если она закрыта, она не культура.
Мне не интересно мое время. Мне оно любопытно.
Похоть и любовь не только не адекватны, но и противоположны по смыслу.
Обычные наблюдательность и память не имеют отношения к литературе. Здесь нужны другие инструменты.
Основное отличие пейзажа двадцатого века от предыдущих – громадные площади перевернутой земли. Возможно, в этом причина сумасшествия. В гумусе, в зелени – мощное стабилизирующее поле мысли.
Человек не может быть интересен своей старостью. Скорее, этим он как раз неинтересен.
Труднее всего доказать очевидное.
Невозможно переубедить отца.
Реже всего бываешь на соседней улице.
Меньше всех ценишь друзей.
Думая о замысле Бога, мы забываем ввести множественное число. Замыслы Бога. Их так много, что в понятие гуманизма они не вмещаются. Замыслы Бога веселы и ужасны, тоскливы и оптимистичны, мудры и дебильны. Но каждый раз, за новым замыслом, открывается более высокое гармоническое целое, которое затем становится неизбежно частью.
Ребенок вдруг становится ласковым. Тебе кажется, что в семье, наконец, мир. А он просто убедился в том, что ты окончательный осел.
Революционный демократ тогда человека пожалеет, когда он уже корчиться будет. Вот тогда – да, тогда своей жизни не жалко для спасения. А если мало страдает или не из-за того, из-за чего следует, то – пусть. Даже презирает за мелкость.
Самое приятное средство для постоянно бодрого и приветливого состояния – это способность забывать обманы и предательства.
Люди потеряли страх, а злоба осталось.
Рассказ как голубь: рвет и рвет крылья из рук. Но ты обжимай и обжимай его – тем ослепительней, неожиданней будет бросок ввысь.
Что такое сюжет? Это когда к свободному герою начинает цепляться посторонняя жизнь. Или он от нее отбивается, в конце концов, или она его задавливает.