обидных случаев, когда мне приходилось страдать за своего отца, и я даже не знал, почему.
Отцу и самому не раз доставалось. За то, «квартирное», дело пытались привлечь к уголовной ответственности, как клеветника, пытающегося дискредитировать партийно-государственный аппарат, и только покаяние, к которому его вынудили, публичное, принародное унижение, спасло его от тюрьмы.
Тогда его, кажется, сломали. После этого он заметно сдал, сделался больным и грустным. И, хотя он стал осторожен, давление не прекращалось, и мы постоянно чувствовали себя чуждыми элементами в нашем обществе.
Мама вскоре решила отделиться от этого печального айсберга и пошла путём, про который я уже упоминал. А отца продолжали потихоньку гноить живьём. У него то и дело случались неприятности на работе, хотя он и старался добросовестно исполнять свои обязанности. Случалось с ним и нечто иное, что с первого взгляда казалось случайностью.
Однажды, незадолго до Нового года, он напоролся в городе на группу малолеток, которая ни с того, ни с сего вдруг прицепилась к нему. Его избили так, что он несколько недель не мог подняться с больничной койки.
Однако, отец был упрям и не желал оставлять свои донкихотские замашки и жить, как все, не высовываясь.
Мать уговаривала его жить, как все люди, на что он отвечал ей с печальной иронией и грустной улыбкой:
– Ничего-то ты не понимаешь, радость моя.
Слова «радость моя» получались как-то особенно грустно. И она так же грустно улыбалась и отвечала:
– Я-то всё понимаю, да просто жить так, сил больше нет. Не могу я так больше!..
Да, в те времена в её спальне ещё не было посторонних мужчин….
И каждый шёл своей дорогой: отец продолжал заниматься своим делом, а мама жила, пытаясь хоть как-то обхитрить судьбу, выиграть у неё рублик-другой.
Отец говорил ей:
– Пойми, если все будут такими, как ты, страна никогда не выберется из трясины.
Она парировала:
– А если мы будем такими, как ты, то просто-напросто сдохнем с голоду, вот и всё!
Отец понимал, как печальна, безнадёжна и неприкаянна наша жизнь, что, если жить честно, прокормить семью невозможно, но, видимо, не мог поступиться своей совестью и честью, никогда не только не шёл на грязную сделку, но и всячески боролся с этим.
Он был умён. Он был даже мужественный человек, потому что, как сам говорил, в течение последних десяти лет на его глазах родились, боролись и умерли его идеалы, мечты и надежды, но он всё же продолжал бороться, в полном одиночестве, не падал духом до самого конца, пока его, в конце концов, не упрятали за решётку. Впрочем, борьба эта была похожа на сражение Дон Кихота с мельницами или битву с тенями прошлого: время настало другое, а потому конец её был предсказуем.
В то время, когда отец был рядом, я был ещё мал и глуп и не интересовался его жизнью. Теперь же, спустя время, когда вернуть ничего уже было невозможно, я понимал, что это был, если и не великий, то выдающийся человек.
Вот