пахло.
Однажды ночью, когда я совсем устала и, вся пропахшая жиром от шерсти, наконец прискакала домой, я вдруг заметила свежий след конских копыт на снегу у дома и мое сердце встрепенулось, как воробей. «Неужели это Гарри», – не поверила я своим глазам и пришпорила Соррель.
Его лошадь была привязана у парадного входа, а сам Гарри, казавшийся громадным в своем дорожном плаще, стоял в дверях, обнимая маму и со смехом отвечая на ее бесконечные вопросы. Цоканье копыт моей лошади по обледеневшему гравию дорожки заставило его оглянуться и выбежать мне навстречу.
– О Беатрис! – воскликнул он, и его голос был полон радости.
– О Гарри! – воскликнула я и покраснела как ягода.
Он протянул мне навстречу руки, и я бросилась с седла прямо в его объятия, полы его плаща запахнулись и укрыли меня на его груди в запахе мокрой шерсти, сигарного дыма и конского пота. Он крепко прижал меня к себе, прежде чем поставить на землю, и я клянусь, что его сердце билось так же неистово, как и мое, когда он обнимал меня.
– Идите сюда, – позвала нас мама, – вы замерзнете на улице.
Тогда Гарри подхватил меня на руки и закружил, завывая как зимний ветер, и мы оба вбежали в гостиную, задыхаясь и хохоча от счастья.
Гарри был просто переполнен городскими новостями – обрывками политических интриг, услышанных им от папиных друзей, семейными сплетнями о наших кузенах. Он привез с собой целый ворох маленьких презентов, театральную программку спектакля, на котором он побывал, и афишу концерта.
– Какая великолепная музыка! – не переставая восхищался он.
Он даже съездил в Лондон, видел Тауэр и амфитеатр Астли. Он не был представлен ко двору, но побывал на стольких балах и завел столько новых знакомых, что теперь не мог припомнить и половины их имен.
– Как хорошо, что я уже дома, – говорил он блаженно. – Я думал, что никогда не доберусь обратно. Дороги ужасные. Я рассчитывал прибыть с почтовым дилижансом, но мне пришлось оставить мой багаж в Петворде и скакать верхом. Думаю, если б я стал добираться экипажем, я приехал бы домой не раньше Пасхи. Что за ужасная зима! Ты, должно быть, совсем выдохлась из-за этих овец, а, Беатрис?
– О, пожалуйста, не спрашивай ее. – Мама ворковала в счастливом оживлении от прибытия ее любимого сына. – Беатрис у нас стала заправским овцеводом, и теперь она пахнет овцами, говорит об овцах и думает только об овцах. Хорошо, что она еще не блеет.
Гарри покатился со смеху.
– Я вижу, что прибыл как раз вовремя. Бедная Беатрис, что за тяжелая работа досталась тебе в такую ужасную погоду. И бедная мама, ей совсем не с кем было поговорить.
Тут я взглянула на часы и поспешила к себе переодеваться. Моя ванна сегодня была горячее, чем обычно, и я надушилась еще более тщательно. Я надела темно-синее бархатное платье с широкими пышными рюшами. Горничная напудрила мои волосы более обычного и украсила их тремя синими бантами в тон моему платью. На фоне напудренных волос моя кожа казалась еще более светлой, а глаза еще более