шика и гламура! У тебя есть вечернее платье, Петра?
– Я всегда сплю в пижаме.
– А вы, Фермин, вы сможете отыскать в своем шкафу смокинг?
– Нет, я уже давно бросил курить[3].
Молинер от души рассмеялся. Создавалось впечатление, что, передавая нам этого покойника и все с ним связанное, они скидывали с плеч тяжкий груз. Но я пока не спешила сделать вывод, хорошим или плохим наследством было для нас это дело. Выводы будем делать позднее. К тому же как раз сейчас следовало ожидать еще каких-нибудь событий: появления новых свидетелей, писем с доносами… Третий день после убийства – это пока чистая тетрадь, пиши в ней что твоей душеньке угодно. Да и Молинеру с Родригесом я не завидовала. Убитую девушку нашли неделю назад, но, как только поползли слухи, что она была подружкой высокопоставленного чиновника, дело тотчас забрали у тех, кому оно поначалу досталось, и передали Молинеру. Еще один рикошет.
– Ну и что вы про все это думаете, Петра? – словно угадав мои мысли, спросил Гарсон.
– Ничего конкретного. Мне кажется, надо отправляться в путь.
– Для начала – визит вежливости?
– Да, хоть нас никто и не приглашал.
Я всего несколько раз видела Вальдеса по телевизору, и он показался мне отъявленным мерзавцем. Он произвел на меня настолько отвратительное впечатление, что выделить и объективно оценить только физические черты этого человека было практически невозможно. Я помнила Вальдеса смутно: угрюмый взгляд, крючковатый нос, жиденькие усишки и рот, как у деревенской старухи, которая денно и нощно изрыгает проклятия. Короче, вид тошнотворный. Поэтому смерть в какой-то мере даже придала ему благообразия. Он лежал в морге в своей ячейке, упакованный в пластиковый чехол, как личинка в коконе, и выглядел, пожалуй, даже вполне по-человечески. Мы сразу увидели отверстие на левом виске и шрам на шее – врачи очень искусно вернули голову на прежнее место. Бескровное лицо ничего не выражало.
– Наконец-то он замолчал, – бросил в сторону Гарсон.
– Per secula seculorum[4].
– Сразу возникает вопрос: а не для того ли его и убили, чтобы он раз и навсегда замолчал?
– Есть еще один вопрос в противовес вашему: а может, его убили за то, что он успел слишком много наговорить?
– Совершенно верно. Этот выстрел явно наводит на мысль, что кто-то хотел устранить опасность: мертвый не заговорит. Но столь жестокая мера, как обезглавливание, слишком похожа на месть.
– Итак, это два возможных пути для следствия, Фермин. Хотя я бы не рискнула сбрасывать со счета и сферу личных отношений.
– Ее никогда не следует сбрасывать со счета.
– А как вы думаете, этот тип стал бы возражать против осмотра его жилища?
– Как мне сказали, там мало что осталось. В письменном столе лежали какие-то бумаги, очень немного, их увез в комиссариат Родригес. Кстати, этот треклятый Вальдес не пользовался дома компьютером.
– Не важно, мне хочется взглянуть на то, как он жил. У вас есть с собой отчет Молинера и Родригеса?
– Да.
– Отлично,