Что все еще жив, жив курилка! Тело его вертикально стояло, подхваченное серебряными цепочками, будто бы даже замершее на скаку. Струились под ножами надрезы и длинные розоватые полосы отделялись одна за другой от костей, ложась на деревянные доски. Стучали ножи. И зал жил словно бы в ожидании. В проходах пробегали официанты, поворачивая на бегу узкие змеиные головы и выглядывая интерес. Подносили с закусочкой, удовлетворяли… Хезко заказывал только «Smirnoff».
Выпили еще по сто грамм. Осинин начал было про силу психоанализа.
– Ерунда, – усмехнулся Хезко. – Ты избран иначе. Запомни, ты избран иначе!
Алексей Петрович лег на стол головой и лежал теперь, раздвинув пальцами тарелки с салатами.
Лежа на собственном ухе, с этой странной светящейся фразой в голове – «запомни, ты избран иначе», он слушал гул зала и разглядывал зал. Ресторанные люди теперь сидели как бы на одной из стен – меха были прибиты к полу, там же висели и охотничьи стволы. А из противоположной стены горизонтально вырастала виноградная люстра. Алексей Петрович подвинул голову, опрокидывая и разбивая бокал. Раздетый, освежеванный конь стоял за стеклом. Его разбитая туша была залита светом, источаемым пластмассовой виноградной люстрой. Белые кости блестели.
– Сила психоанализа…
– Но ты же избран иначе, – повторил, наливая опять, Хезко.
Ресторан двоился, троился, щелкал, смеялся, свистел. Визжали от удовольствия. Вино и коньяк пьянили дамские головы. Басили мужчины, выпускали из папирос и сигар сизые толстые дымы, и выкладывали небрежно бородатые анекдотцы.
– А то как-то летят в самолете русский, калмык и еврей…
И подливали, и подливали.
Самодовольные ресторанные люди ожидали, однако, коня, запеченного в яблоках.
– А кто ты? – Алексей Петрович посмотрел на двоящегося господина, с которым познакомился недавно в троллейбусе, и который теперь, за рюмкой «Smirnoff» сидел напротив него.
– Господин Хезко. Ты же сам так назвал меня.
– Тип-перяча ясна…
– Да ты не грусти.
– А йа и ни грущу. Йа же догадался, кто ты и есть.
– А кто?
– Диавол, кто…
Хезко вдруг как-то странно посмотрел на Алексея Петровича и грустно усмехнулся:
– А тебе все же надо бы признать свою смерть.
– Признать свою смерть?
Алексей Петрович даже слегка покачнулся на стуле.
– Ты же, как и я, русский. А мы ведь хотели ни больше, ни меньше, как спасти мир.
Стол поплыл и Алексей Петрович попытался нащупать руками его поверхность.
– У маего акна двайная рама, – сказал наконец твердо он.
– И от бездны тебя отделяет два стекла.
От такой откровенности голова Алексея Петровича обрушилась на стол окончательно. И на сей раз Алексей Петрович заснул.
– Конину! – закричали за соседним столом.
– Ко-ни-ну! – стали скандировать.
И уже понеслось отовсюду:
– Давай! Давай!
– Жареного!
– Конины