телевизионщиков и прессы. Здесь на некоторое время удалось вздохнуть с облегчением, отделившись от возбужденной толпы.
Между клубами, которым сегодня предстояло выйти на поле, соперничество было уже легендарным, а противостояние фанатов непримиримым, так что страсти предстояли нешуточные.
Наконец я вышел из коридора, и шум стадиона оглушил меня. Поздоровавшись с некоторыми знакомыми фотографами и заняв свое место, я неторопливо расчехлил камеру, подобрал объектив и, прицелившись, побродил видоискателем по трибунам с противоположной стороны поля, делая пробные снимки. На первый взгляд ничего необычного: яркие флаги, плакаты с кричалками, рогатые шлемы, размалеванные щеки разгоряченных алкоголем болельщиков. Обычные люди давали выплеск эмоциям.
Вот в фокус попала черная шляпа, и я на секунду задержался, с улыбкой признав в ее обладателе Боярского. Естественно. Уж кто-кто, а он-то ни одного матча своей любимой команды не пропускал. За секунду до того, как я нажал кнопку спуска затвора, Михаил Сергеевич знаменитым жестом поправил усы и с улыбкой поднял руку, кого-то приветствуя в толпе.
В этот момент над стадионом разнесся голос комментатора, объявивший о выходе на поле команд, и я содрогнулся от громоподобного ора. Обернувшись, я обнаружил, что Драгомыслов на этот раз определил меня как раз под печально знаменитой тринадцатой трибуной, болельщики которой славились необузданным нравом и практически после каждого матча попадали в выпуски новостей.
На поле вереницей потянулись спортсмены обеих команд, держащие за руку детей. Выстроившись друг напротив друга, они пропели гимн, капитаны команд обменялись рукопожатиями, и по свистку рефери игра началась.
Не особо понимая, зачем меня сюда прислал Драгомыслов, я поначалу просто снимал игру, благо место мне выпало более-менее удачное. Ловил в объектив красивые передачи, напряженные движения вратарей и, несколько раз обернувшись, снял трибуну, на которой выделялась группа накачанных здоровяков. Один из них, обладатель барабана, остервенело бил в него большими колотушками. Заводящий, бритоголовый мужик лет сорока, затянул кричалку:
– «Зе-нит», тум-тум-тум! «Зе-нит», тум-тум-тум! Оле! Оле-оле-оле-е-е…
Толпа поддерживала заводящего, лицо которого было ярко раскрашено в цвета сине-бело-голубых, дружными хлопками и подпеванием. По его сигналу болельщики бросали в воздух сине-бело-голубой серпантин, осыпавшийся словно снег на головы представителей прессы. Честно, это меня немного раздражало, и я, отвернувшись, вновь сосредоточил свое внимание на поле. А фанаты на своем вираже продолжали горланить:
– Сине-бело-голубые, хей-хей!
Минут двадцать все шло своим чередом, и я даже уже начал скучать, как вдруг ситуация на поле стала резко меняться.
«Зенитовцы» зазевались, и нам впечатали первый гол. Это вызвало громкий разочарованный стон на трибунах. Не отрываясь от камеры, я увидел, как Боярский досадливо хлопнул себя по коленям. Не являясь