ход личного досмотра провокационными фразами в духе: «Кто тут полицейский, ты или я?», «Ты когда-нибудь заткнешься?», «Если я сказал: “Иди”, значит, иди!», «Эй, мелкий гаденыш, что-то тебя не слышно», а потом вдруг спохватывается, что к арестантам положено обращаться на вы, и продолжает как ни в чем не бывало: «Кто тут полицейский, вы или я?», «Эй, мелкий гаденыш, что-то вас не слышно». Когда он в деле, все вокруг играет яркими красками. В свои тридцать четыре он по-прежнему может сделать колесо и коснуться руками пола, не сгибая коленей. Он туговато соображает, зато свободен как ветер, у него светло-зеленые глаза, белоснежные зубы, кошачий прищур и улыбка, освещающая комнату, улицу, да что там, весь квартал. Он с одинаковой легкостью мог бы стать воротилой преступного мира и героем гомоэротической фрески Микеланджело. Но вместо этого он в три приема заглатывает пачку шоколадного печенья и с набитым ртом спрашивает, видели ли вы когда-нибудь кота, которого переехал поезд.
– Завтра идешь?
– Да.
Она не сводит глаз с его шеи в обрамлении штырей, регулирующих высоту подголовника. За весь день она ни разу не видела его лицо. Она пересаживается чуть правее, чтобы рассмотреть его профиль, костистый нос, выпуклый лоб на фоне уходящего в даль проспекта. Стоящие на равном расстоянии друг от друга светофоры размечают путь к отступлению. Переход от зеленого к желтому, а затем к красному дает обманчивое впечатление взлетной полосы. Они нервно ждут разрешения тронуться в путь, сорваться с места, убраться подальше от этой стоянки. Яркое сияние уличных огней на фоне темнеющего неба превращает день в ночь.
Эрик неспешно переходит улицу. Виржини никогда еще не была так рада видеть своего командира. Она никогда еще не испытывала такого облегчения, как сейчас, при виде этого лишенного воображения и хитрости мужчины с печальными собачьими глазами, шагающего через проспект, не сгибая коленей, ставящего ноги так, будто бы он невозможно устал, практичного парня, никогда не снимающего разгрузочный жилет, едва начавшего седеть отца троих детей, бегуна на средние дистанции: он представляется ей воплощением всего нормального, присланным защитить ее от Аристида. Эрик обходит машину, открывает переднюю дверцу, садится на пассажирское сиденье, и в тот же миг двигатель и радио оживают: их шум словно пробуждает патрульную машину от сна.
– Пожар возобновился, – сообщает Эрик, пока Аристид выруливает с парковки. – Им пришлось перевести задержанных из одного здания в другое. Хреновые дела. Некоторые сопротивляются.
– Так они же сами все и подожгли, нет? – спрашивает Аристид.
Эрик кивает.
– Они не могут их обуздать, уже вызвали конвоиров из СТКЗ[2]. А одного задержанного надо через три часа посадить в самолет. Нам приказано доставить его в аэропорт.
– Что?! Почему мы должны этим заниматься? – восклицает Виржини. – Это не наша работа!
– Не