его так, что белы рученьки-ноженьки посинеют. Ненадолго, сама понимаешь. Взойдешь ты на деревянный помост под виселицу, наденут тебе на голову черный балахон, на шею – пеньковый галстучек, чтобы, значит, шейку не простудила. Ха-ха. А шейка тоненькая, барская шейка… И синенькая жилочка на ней так и бьется, как синичка в клеточке. Тук-тук-тук.
Повезет тебе, барышня, если, когда лючок откроется и ты полетишь вниз, шейка твоя сломается – и мучениям конец… Может и не сломаться, вишь, какая ты вся худенькая, легонькая, не за что и потрогать.
Завороженная рассказом, Аника не сразу ощутила на себе его жадно ощупывающие руки. Брезгливо сбросила их.
– Ты не балуй, барышня! – строго проговорил он. – Я тебе дело говорю, а ты по рукам бьешь! Грудки у тебя даром что маленькие, востренькие, как гвоздики.
Так вот, барышня, если у тебя шейка не хрустнет, то будешь задыхаться, задыхаться, а докторишка будет свою трубку поганую к груди приставлять и докладывать, что не кончилась ты еще. Язык покажешь всем, но не маленький и остренький, а толстый и синий. Глазенки вылезут у тебя из орбит, а там, дай Бог, и кончишься…
Это еще не все. Вытряхнут тебя из халата, а под ним ничего нет, я знаю, и засунут в дырявый мешок. Ха-ха. Солдатики будут смеяться и обсуждать твои женские прелести. Бывшие прелести…
Отнесут тебя в сторонку и закопают, как шелудивого пса, – без имени, без креста.
Гутарю с тобой, барышня, вот по какой причине. Ведь ты девица, верно? Не красней, это дело поправить можно и нужно, – он стал слюняво причмокивать, – а то и в могилу сойдешь, не познав мужика! Ведь это дело есть главное в жизни, а ты мимо него пройдешь! Будешь ли ты ходить по райским кущам или кипеть в смоле – мне неведомо, но вот этого дела ты там не познаешь! От него тебе только польза, может, и веселей будет идти на смерть.
Ты носом не крути, не строй из себя ангела! Пока по-хорошему предлагаю… А раз я хочу, кто мне помешает? Мы одни здесь! Хоть брыкайся, хоть голоси, я сейчас для тебя господин – что захочу, то и сделаю!
Он облапил девушку, не давая ей подняться с табурета. У нее перехватило дыхание. Смердящим ртом стал тыкаться в плотно сжатые губы. Вдруг резко рванул ее с табурета и поволок на тюфяк. Косынка спала с русой головы, хлипкие застежки халата отлетели, и обнажилось плечико, что еще больше распалило его животную похоть. Крики о помощи потонули в стенах камеры.
– Кричи, громче кричи, девка! Зови на подмогу солдатиков, они, чай, не дураки, не откажутся! Станут за мной в очередь к твоему телу! – возбужденно шептал он. – Четверо нас будет к тебе, значит, пока последний пройдет, первый снова захочет, а за ним второй и так дальше! Вот такая карусель будет! Бесконечная карусель! Ты должна меня просить-молить, чтобы я двери не открыл солдатикам, а не звать их на подмогу!
Бросив ее на тюфяк, он навалился на хрупкое молодое тело. Его руки деловито задрали халат, стали бесстыдно и властно ощупывать ее. Вседозволенность и безнаказанность порождали в нем