Что уж говорить об университете! После всего этого он стал для нас открытием нового мира. В университетском городке проводилось бесчисленное множество общественных мероприятий, имелось огромное число факультативов и кружков для всех «талантов», незадачливых оригиналов и компьютерных шизиков, какие только могли уродиться на свет. Даже если избранный вами вид творческой или интеллектуальной деятельности изначально был доступен лишь избранным – даже тогда университет Брауна давал вам возможность проявить себя. Единственным, пожалуй, исключением была высокая мода. Четыре года шатаний по Род-Айленду в майке и кроссовках, изучения французского импрессионизма и кропания бесконечных курсовых и рефератов не дали мне ничего хоть сколько-нибудь полезного для той работы, которую я получила по окончании университета.
Я оттягивала этот момент как только могла. Сразу после выпускного я собрала всю небольшую наличность, какая у меня имелась, и отправилась в путешествие, растянувшееся на пять месяцев. Месяц я колесила по Европе, проводя больше времени на пляжах, чем в музеях, и по глупости не поддерживала связей ни с кем, кроме Алекса, с которым мы были вместе три последних года. Он знал, что недель через пять я непременно почувствую себя одинокой и заброшенной, а его стажировка как раз подходила к концу, и у него оставалось несколько свободных месяцев до назначения на должность учителя в одну из американских школ. Вот так я вышло, что в Амстердаме он преподнес мне сюрприз. Я к тому времени уже достаточно насмотрелась на Европу, он уже совершал подобную поездку прошлым летом, поэтому, пообедав в кафе (не обошлось тогда и без спиртного), мы объединили наши дорожные чеки и купили два билета до Бангкока.
Мы проехали с ним большую часть Юго-Восточной Азии и редко тратили больше десяти долларов в день. Говорили мы в основном о нашем будущем. Ему не терпелось начать преподавать английский в какой-нибудь заурядной городской школе, он горел желанием облагораживать юные умы из самых бедных и самых отверженных слоев населения, так гореть способен был только Алекс. Я же собиралась найти работу в каком-нибудь журнальном издательстве. Конечно, я знала, что в «Нью-Йоркер»[1] меня сразу после учебы скорее всего не возьмут, но я была полна решимости попасть туда в ближайшие пять лет. Это было все, чего я желала для себя, единственное место, где мне на самом деле хотелось работать. Это запало мне в душу еще тогда, когда я услышала разговор своих родителей – они обсуждали только что прочитанную статью, и мама сказала: «Хорошо написано, такого больше нигде не найдешь», а отец согласился: «Да уж, это единственная стоящая вещь во всей сегодняшней макулатуре». Я влюбилась в этот журнал. Я влюбилась в его живые, меткие обзоры и остроумные иллюстрации, в то особое чувство сопричастности, какое он давал своим читателям. Вот уже семь лет я прочитывала каждый номер от корки до корки и знала названия всех разделов, имена всех редакторов и авторов статей.
Мы говорили о том, как мы вступим на новое поприще,