говорит, что это техника особая. Он его так вырубил. Скоро отойдет и заговорит. Его сейчас наши волокут. Он взаправду как парализованный. Так не притворишься. Я, собственно вперед побежал, чтобы спросить, что дальше делать.
– Дальше? – командир пружинисто вскочил. – Дальше бери надежных ребят и волоки гада ко мне в палатку. И чтобы ни одна душа! Охрану выставь, но так, чтобы ненавязчиво. Чтоб никто… Какой размер одежды у этого дитя майдана?
– Да, примерно с тебя, только сантиметров на десять повыше.
– Тогда сделаем так. В десять ноль-ноль я общее построение объявлю. Народу будет мало. В это время вы скрытно притащите его ко мне. С него одежду всю снять, мою одеть. Одежду и все, что при нем, ко мне на стол. Бери мою робу и маскхалат сверху накинешь, чтобы со стороны все выглядело, будто вы молодняк проверяете. Этих двух героев-ниндзя – сейчас к Робертычу. Я с ними поговорю.
***
В помещении, приспособленном по штаб, было темно и душно. Взволованный командир мотался по комнате, меряя шагами тишину. На его широком лбу, неухоженных, рябоватых щеках образовались жесткие складки. В глазах – знакомый разведчикам сосредоточенный блеск. Китель расстегнут, обнажая могучую волосатую грудь с татуировкой. Командир дышал тяжело и шумно. Его начальник штаба тихо сидел в углу и терпеливо и сосредоточенно ждал появления новобранцев. В таком напряженном ожидании прошло несколько долгих минут. Наконец дверь распахнулась, и в помещение неспешно и уверенно вошли Бригадир и Рахман. Бригадир поставил свой автомат у ближайшего стула и вопросительно приглашающе посмотрел на товарища. Тот помялся и неохотно, с видимым сожалением снял через голову большой лук и бережно положил его на сиденье, после чего сделал два неуверенных шага в сторону и замер с недовольной гримасой на сером в грязных разводах лице. Он сел на стул и спросил:
– Мне доложили, что натворили вы делов, – он посмотрел на Рахмана. – Это ты языка взял? Тогда ты и рассказывай. Вещай, герой. Не стесняйся.
– А мне-то что стесняться? Мне стыдится нечего. Это не я пластунов распустил, что их только за смертью посылать.
Во всей фигуре Рахмана, позе, взгляде, голосе было столько брезгливого высокомерия, что командир едва сдержался, чтобы не заехать наглецу по его физиономии.
– Не понял, ты что хочешь этим сказать?
– Я что хотел, уже сказал. Дерьмо у тебя, а не пластуны. Я бы им коров пасти не доверил. Ничего дальше своего носа не видят. По кустам идут, как лось на гону. На том берегу слыхать! Земля дрожит, кусты трясутся. Что там делают? Правильно, то пластуны на задание вышли. Ты скажи честно, кто-нибудь из них хоть раз в тыл ходил? Или ты мне этих смердов для проверки подсунул?
Командир уже было открыл рот для выражения своих мыслей по поводу заносчивости новобранцев, но старорежимное словечко «смерд» почему-то резануло слух. Старый десантник запнулся. Он буквально затылком ощутил могильный холод дыхания