Анечка, это всего лишь проталина мысли в сугробах судьбы. Красивый пируэт свободного ума на поприще давно знакомых истин.
Она от восторга ахнула:
– Как хорошо!
Сейчас я понимаю, что это было роковое восклицание. Не нужно было его произносить. Ибо за ним могло последовать только одно – чтение стихов собственного сочинения, или что-то иное, но примерно в том же роде, когда потребность утвердиться на пьедестале обожания становится важнее всего. Когда в обретении этого пьедестала не жаль пожертвовать даже своей жизнью.
Передо мной была уже не женщина, а очарованная слушательница, зрительница, восторженная ценительница прекрасного. И мне обязательно надо было продолжать покорять её своими познаниями в поэзии и прозе, философии и живописи. Хотя познания эти были, надо признаться, весьма скудными.
Между тем Анна была очень хороша. У неё были большие синие глаза и обольстительно полные губы. И в ней совершенно не чувствовалось манерности. Сплошная скромность и искренность, теплота и румянец тайной робости на щеках.
Но всё это вдруг стало уходить на задний план. Я должен был двигаться дальше. Сейчас мне важно было удивить её чем-то ещё, поразить, обескуражить, продлив тем самым в ней этот пленивший меня восторг…
В общем, всё закончилось тем, что я влез на бордюр какого-то чугунного моста в центре города и… прыгнул с него в холодную Неву.
Когда прыгал, страха в душе не было. Было ощущения заключительного аккорда. Жирной точки над «и».
Но в полете со мной что-то произошло. Полет отрезвил и одновременно отрезал путь к отступлению. Катастрофическое отсутствие альтернативы ошарашило и потрясло… Неужели все?! А как же перспектива блестящего будущего, покорение вершин, претензии на исключительность? И, пораженный этой мыслью, я огласил окрестности города ужасным предсмертным криком:
– А-а-а-а!
О том, что я прекрасно плаваю, я вспомнил только в воде…
Когда по гранитным ступеням я устало поднялся на берег, жалкий, испуганный и худой – одна сплошная впалость, без выпуклостей – Аня посмотрела на меня так, как будто я не герой её романа, а крохотное ничем не примечательное насекомое.
– Что это было? – спросила она.
Я растерянно пожал плечами и ничего не ответил. В голове была трезвая, гулко звенящая пустота.
– Для чего ты это сделал? – снова, уже совсем холодно повторила она.
– Я хотел…
– Чего ты хотел?
– Мне показалось…
– Я никогда не смогу уважать человека, который ни во что не ставит свою жизнь. Это глупо, – неожиданно ясно и лаконично выразилась она.
– Я немного подсохну и потом всё тебе…
– Ничего не надо объяснять. Ничего больше не будет, – отрезала она…
Потом я шел рядом с ней, втянув голову в плечи, и, дрожа от холода, бормотал:
– Понимаешь, видимо, потребность полета давно жила во мне. Я это чувствовал,