корпусов и подготовка производства были проведены невиданными темпами, причем начальником кузовного производства назначили инженера Климексеева, прежде работавшего – не падайте – директором воздухоплавательного завода в Петрограде. И полетели: уже в июле 1917 года была начата сборка грузовиков.
Но, как известно, революции происходят вовремя только для тех, кто их делает, да и то не всегда. В 1918 году «АМО» национализировали. В 1924-м вновь начали выпускать автомобили (полуторки), а потом и автобусы под маркой «АМО» (но это означало уже «Акционерное машиностроительное общество»). В 1933 году «АМО» переименовали в Завод имени Сталина, а в 1956-м – в Завод имени Лихачева, директора с 1926 года. В девяностые завод снова стал «АМО» (третий вариант все той же аббревиатуры теперь означает «Акционерное московское общество», объединив в себе два предыдущих), да еще и с добавкой «ЗИЛ». Только вот нет Кузнецовых и Рябушинских, которые в 1916 году то товарищество «АМО» создали, а через год и завод запустили. И нынче слово «запустили» надо понимать совсем в другом смысле. Не в том, который используется вместе со словом «спутник», а в том, который употребляют, когда говорят о сельском хозяйстве.
Английский клуб
«…Львы на воротах»
Скажешь «Английский клуб», и знаток Москвы сразу понимающе качнет головой: понятно, речь идет о здании, ныне занимаемом Музеем современной истории России. Так-то оно так, да не совсем: на самом деле «пути» усадьбы на Тверской, 21 (по нынешней, конечно, нумерации) и Английского клуба пересеклись только в 1831 году. До того у каждого была своя судьба. В Английский клуб (интересно, почему не Немецкий? Вероятно, потому, что был устроен на манер английских клубов) жившие в Москве иностранцы объединились в 1772 году. В самом конце XVIII века самодур-император Павел его даже закрывал. (А вот был бы Немецким, заметим еще раз в скобках, и не закрыл бы: известно ведь, как трепетно относился сын немки Екатерины и полунемца Петра III ко всему, что связано с родиной предков.) В 1801 году Павла укокошили заговорщики, а следом, в 1802-м, и клуб открыли. Да только, видно, как все запретное, стал он как магнитом притягивать к себе русскую аристократию. А чтобы не снижать, как сейчас бы сказали, престижности, количество членов клуба ограничили несколькими сотнями. Входил в это число и Пушкин – он стал членом клуба в 1829 году, когда клуб кочевал еще по центру Москвы: то на Страстном базировался, то на Большой Дмитровке.
Тем временем усадьба на Тверской, пережив нескольких хозяев, была перестроена, причем проект перестройки приписывается как раз англичанину, точнее шотландцу, Адаму Менеласу. В это время на воротах появились упомянутые в «Евгении Онегине» львы, не слишком-то напоминающие львов, – все путеводители в один голос объясняют это тем, что крепостному скульптору увидеть настоящего льва было решительно негде. В этом перестроенном дворце и расположился аристократический клуб с прославленной «инфернальной», то есть адской, залой для игры в карты по-крупному и с «детской», но не для детей, а для дедушек, игравших