никакой. Да и туристы попадались – еще те экземпляры. С аквалангами плавают все кому не лень, обязательного инструктажа нет, и вообще на кой ляд слушать нравоучения мальца, который скатывается с наблюдательной вышки, бежит через пляж в белой футболке и шортах и вид имеет совсем не солидный. Вот было б у меня пивное брюхо, седая шевелюра и мундир с золотым позументом – тогда другое дело. За отсутствие позумента и инструктажа порой приходится платить дорогой монетой.
Прошлой осенью, в бархатный сезон, явились на пляж молодые супруги – прибыли в Эсталусию провести медовый месяц. Дорогие акваланги, маски с шестью иллюминаторами, камера для подводных съемок. Чуяло мое сердце, что у пижонов дело кончится плохо. Подошел я к ним, учтиво поинтересовался, сколько погружений на счету и не нужен ли какой совет. Супруг отмахнулся: дескать, отвали, не учи ученого. Сам по-эсталусийски ни слова, а мой английский ему, видно, не понравился. Ладно. Навьючили они аппараты, поплыли. Штиль, вода прозрачная, и на дне есть, что посмотреть. Но вскоре гляжу: молодожены возвращаются. Парень снимает маску, а морда в крови. Я хвать аптечку – и бегом. У него из носа кровь хлещет, под глазами синяки жуткие; жена в истерике. Он, видите ли, забыл, что при погружении надо выравнивать давление под маской. Мол, присасывается – ну и черт с ней, он перетерпит. Так и провел медовый месяц с синячищами.
Впрочем, спасателей нигде особенно не уважают; я уж привык. Девушкам говорю, что я студент-юрист, а на пляже подрабатываю на карманные расходы.
И вдруг Эстебану пришло письмо от губернатора. В Тоски неожиданно проснулись отцовские чувства, и он приглашал сына погостить. В первую минуту я чуть не сдох от зависти. Из нашей деревни – в Альба-Лонгу! Затем опомнился: тетка ни в жизнь не выпустит свое сокровище из-под крыла, и Эстебан никуда не поедет. Вот горе-то! Ну, то есть, кузену все равно, а мне…
– Я сам поеду, – сказал я.
Что тут началось! Эдда кричала, что губернатор – сукин сын и ни один порядочный человек не должен ступать на порог его дома. (Что четверо порядочных восемнадцать лет жили на губернаторские деньги, в ту минуту позабылось.) Мать причитала, что я – кормилец и опора семьи, да и не сойду за больного брата, и вообще нечего мне делать в городе, где столько соблазнов. Эстебан при этом напевал непристойную песенку, которую подслушал у соседей.
Осточертело мне все. Я слетал к начальнику станции, договорился, что уеду на неделю-другую – больше, полагал я, в губернаторском доме обманом не продержаться, ночью собрал вещички, а утром сел на автобус и махнул в Альба-Лонгу. Угрызения совести меня вовсе не мучили. Тоски восемнадцать лет в глаза не видел ни бывшую жену, ни сына; какая ему разница, кто приедет на его хлеба? Я даже лучше, чем кузен, поскольку с Эстебаном надо возиться, как с малым ребенком, а я обхожусь своими силами. Губернатору вскоре избираться на второй срок – вот он и строит из себя чадолюбивого папашу.
И что же? Стоило появиться на вилле, неизвестный берет меня на мушку. И не стреляет при