изысканные рыбные блюда я отведывал, а в Чебоксары я из Козловки, а в Козловке рыбы у нас завались, но в Козловке я по ресторанам не ходил, при мысли, что я могу вернуться в Козловку, я удочку чуть не выронил – мне бы сеть. Сеть для ловли бабенок. Она у меня есть, и она мною закинута, прорвалась бы она что ли… Елена бы вывалилась, и я бы греховодил не с двумя, а с одной Катериной, что привлекательно, нарастающе влекуще – охладевшая тетя из поместья меня погонит.
Уехать и Катерину с собой увезти?
Куда, в Козловку?!
Подтеки, клопы, мама… как можно дальше от мамы мне надо. С мамой я боролся, но она мое сопротивление убивала – она бедная, а я неблагодарный, сейчас ты, сынок, со мной пререкаешься, а завтра меня на мороз, хорошие сыновья к матерям с особым почетом, а ты оговариваешь, покорно в глаза мне не смотришь, былые материнские заслуги для тебя, как птичий помет на твоем плече – засранную ученическую форму я тебе постираю, именно, сынок, я! иные матери отдают стирать прачкам, но я сама и не из-за скаредности, мне, сынок, ради любимого сына кожу на руках попортить приятно, и тебе бы вдуматься, кого ты похоронишь, меня похоронив.
Обгоревший труп закопают, и ты, сынок, себе хозяин – мамочку сжег и свободу от нее получил.
Я от тебя за чертой. За чертой, ох, могильной. Меня от тебя она отделила, ну и кому ты там среди живых нужен? мама тебя покинула, и что, взамен мамы появился у тебя кто-то? Ты привязал меня к кровати, а под кроватью уголь, дрова, от меня ты избавился, ну и чего, фривольно тебе на воле? Камнем на сердце одиночество не легло?
Жуткий сын у тебя, мамочка. Не страдает он без тебя. Из заплесневевшего юноши в мужчину, от маминых понуканий к раздаче собственных указаний, Катерине я сказал меня не задерживать, обнажаться поэнергичней, она на кровати, и мне припоминается, что о кровати мне мать: прикрутишь меня к кровати и огнем меня снизу! хвала Христу, не перешло ко мне от нее пылание мозговое – в горении рассудка презрение истины, говорят, достижимо, но погоня за откровением к тому, что меня обуревает, касательства не имеет, истина – мать! Мать-истина! К ним обеим я беспрепетно. Истина стучит, продирается, в поместье Руфлеевой я на осадном положении – мелкая материальная истина. Всего рубль и щестьдесят копеек при мне на сегодня. Приблизительно три червонца на Катерину я просадил! На брошку с александритом и Секста Эмпирика сочинения. Четырехтомные!
Брошку мне Евдоким, сухой телом садовник, развязав тряпицу, представил.
Очи ваши, барин, сюда прошу. Замечательная вещица на продажу мной предлагается. По линии она у меня по семейной – не разбоем нажил, не предполагайте даже. Драгоценность на ней александритом зовется – вы по молодости, может, и не слышали, но мы, люди знающие, александрит очень смело к наиценнейшим относим. На Руси александрит символ печали. Да у нас все печаль! Ты, барин, только помысли – в Европе александрит символ влюбчивости, в Индии процветания, а у нас печали.