голос шкипера. – Сейчас подойдет к нам шведский крейсер, готовьтесь к таможенному осмотру.
Господин и слуга переглянулись. Лукашка глубоко вздохнул и, закатив глаза, взялся рукой за горло.
– Что с тобою? – спросил Ламбаль-Спафариев.
– А чуется мне, – был ответ, – ох, чуется, что болтаться мне на грот-мачте, как пить дать!
Глава вторая
Бобчински.
В желудке-то у меня… С утра я ничего не ел… так желудочное трясение… Да-с, в желудке-то у Петра Ивановича…
Молодой Соловей сын Будимирович Во гуселышки играет во яровчатые, Струнку ко струнке натягивает, Наигрыш по голосу налаживает. По звончатым струночкам похаживает, Игры-сыгрыши ведет от Царя-града, А все малые припевки с-за синя моря.
Опасение калмыка не было лишено оснований. Взошедший с крейсера на «Морскую чайку» шведский коронный чиновник, освидетельствовав сперва весь груз корабля и багаж пассажиров, принялся за письменные документы. Между ними особенно, казалось, обратил его внимание паспорт маркиза Ламбаля, потому что он лично пожелал взглянуть на маркиза и нарочно спустился к нему в каюту. Не найдя в его внешности ничего подозрительного и не решаясь беспокоить долгими расспросами самого маркиза, не оправившегося еще от последствий морской качки, он потребовал к себе на палубу его камердинера Люсьена.
Скуластое, с перекошенными монгольскими глазами лицо калмыка было настолько типично, что добросовестный чиновник как-то особенно внимательно оглядел его с головы до ног и затем начал обстоятельный допрос с того, откуда он родом.
Лукашка, однако, недаром пробыл три годы слишком среди французов. Скороговоркой, без запинки он затараторил о своих родителях, о двух дедах и двух бабках, о всей родне в Гаскони, так что швед, не разобрав, конечно, и половины, не вытерпел и сам прервал его. Ткнув пальцем на сделанную в паспорте маркиза относительно Люсьена приписку, он осведомился: почему у него, камердинера, не имеется отдельного от своего господина вида?
Но тут допросчик попал, как говорится, из дождя да в воду: самолюбивый гасконец благородно вознегодовал и, стуча кулаком в грудь, распространился о том, что хотя, по издавна заведенному и устаревшему, пожалуй, порядку, слуг у французов еще и вписывают в паспорт их господ, но это все же не дает еще право всякому иноземцу глумиться над французами, потому что французы, что ни говори, la grande nation…
– Bra, bra! (Хорошо, хорошо!) – морщась, остановил швед патриотические излияния француза и поставил еще один последний вопрос: почему Люсьен внесен в паспорт господина маркиза другим почерком и другими чернилами?
На это француз уже просто-таки расхохотался в лицо допросчику.
Очередь вломиться в амбицию была за шведом. Он гордо выпрямился и сухо заметил: что смешного в его вопросе?
– Mille pardon, mon cher monsieur, – отвечал с поклоном Люсьен, которому, казалось, стоило не малого усилия, чтобы снова