такое? – спросил Курбский.
– Да кость под самым коленом раздроблена; а крови-то, смотрите, крови сколько!
– Надо, значит, сейчас же перевязать. Вы, Балцер, ведь и в перевязках мастер.
– Да ведь ему, ваша милость, все равно один конец: совсем истек кровью.
– Это решать не нам с вами. Доставить бы лишь живым в лазарет.
– Эх-эх! – вздохнул шут. – Человек только что ведь сбирался вкусить блаженство, а его силой назад тянут! Ну, что ж, хлопче, помоги-ка мне снять с него сапог.
Сапог был снят и рана перевязана; причем хирург поневоле прилагал все свои старания, чтобы угодить наблюдавшему за каждым его движением молодому князю. В заключение, когда все трое с возможной осторожностью приподняли все еще не пришедшего в память раненого с земли (Курбский одной правой рукой), заботливый Балцер Зидек не забыл захватить с собой и сапог ратника. Тут сапог выскользнул у него из-под мышки. Нагнувшись за ним, Балцер Зидек сначала, однако, схватил что-то другое с земли и сунул себе за пазуху.
– Ты что это, братику, поднял? – спросил его Петрусь.
– Видишь, сапог.
– Не о сапоге я тебя спрашиваю, а о том, что ты за пазуху спрятал.
– Ну, это у меня из кармана выпало.
– Так ли? Не из чужого ли сапога?
– Ну, полно, Петрусь, – вступился Курбский. – Место ли тут…
– Да ведь у нас, милый княже, на Запорожье многие казаки кошель свой, вместе с люлькой, за голенищем носят. Может, и этот тоже…
– Перестань, будет! – перебил Курбский. Однако, подозрение его было уже возбуждено, и он не мог уже отделаться от мысли, что Балцер Зидек присвоил себе деньги ратника. Сам шут удивительно присмирел, и только когда они подходили к лазарету, он заискивающе-униженно стал умолять Курбского никому не говорить об этой ночной их «прогулке».
– Вы сами, Балцер, расскажете обо всем военному суду, – холодно ответил Курбский.
Тот совсем опешил.
– Военному суду! Ваша княжеская милость шутить изволите. Клянусь горбом моей двоюродной тетки…
– Мне не до шуток, Балцер, – прервал Курбский. – А вот и лазарет.
Сдав умирающего лекарю, а шута под надзор двух ратников из царской хоругви, Курбский отправился к царевичу доложить обо всем, чему он только что был свидетелем на поле смерти.
Глава пятая
Воронье черное и белое
Димитрий, после некоторого колебания, склонился на убеждения своего советчика и друга передать действия пана Тарло и Балцера Зидека на усмотрение военного суда. За поздним часом дело было, однако, отложено до утра, а поутру оно отодвинулось на второй план новым, более важным обстоятельством. От запорожцев, которых столько времени не могли доискаться, прибыл гонец с вестью, что четыре тысячи их, с кошевым атаманом Семеном Ревой, подошли, наконец, и расположились в трех верстах от лагеря. Надо было принять их с подобающею торжественностью, и вот навстречу дорогим гостям выехали рядом на своих кровных аргамаках обряженные по-праздничному царевич и старик гетман (совсем, казалось,