разозлившись, дернул ручку двери, чтоб выйти. Марина придержала его.
– Можно без нервов?
– Какой билет? Какие деньги у психа?.. Откуда? Он по-другому видит мир! Он ни черта не соображает, он ребенок!
– Значит, я тоже ребенок. По-взрослому объясни. Он совсем, что ли, ку-ку?
– С просветлениями. Поэтому, куда его понесет, сам бог не знает. – Егор подумал, принял решение: – Давай в ментуру.
– А там что?
– Дружбан по старой памяти. Когда-то куролесили вместе. Теперь, по слухам, большая ментовская шишка. Может, не забыл кореша.
Когда подрулили к городскому отделению полиции, Марина спросила:
– Я с тобой?
– Скачи по своим делам. Если что, по мобиле найду.
– У меня никаких дел. Могу подождать.
– Лучше здесь не светиться. В городе заметная, враз бате стукнут.
– Ну и что? Он и так, по-моему, начинает догадываться.
– Хреново, если так. – Баринов хотел уже покинуть машину, но задержался: – Ты эту Софью из психиатрички знаешь?
– Видела пару раз дома.
– Можешь с ней побалакать?
– О чем?
– Чтоб ее люди не бегали по городу за моим батей.
– Попросит бабок.
Егор полез в карман, Марина остановила его:
– Успокойся. Решу вопрос.
Местное кладбище находилось в нескольких километрах от города. Вход на него был весьма облагорожен, перед воротами продавались цветы, венки, прочие похоронные принадлежности, а чуть в сторонке тянулась в небо небольшая златоглавая церквушка, возле которой негусто сновал печальный народ.
Кеша добрел до кладбища, устало нашел свободную скамейку, расположился на ней, прислонился спиной к решетчатому забору. Глядя на невеселую, несуетную жизнь вокруг, он ритмично раскачивался назад-вперед и что-то бормотал. Наконец с трудом поднялся и направился к храму.
В церковь он вошел не крестясь. В прохладном и таинственном полумраке миновал притвор, прошагал до амвона, провел взглядом по иконам, остановился на Богоматери с Младенцем, медленно и грузно опустился на колени и, уронив голову на грудь, стал шептать только ему ведомую молитву.
За спиной тихо и бестелесно шуршал народ: ставил свечки, молился, о чем-то едва слышно беседовал с молодым светловолосым батюшкой.
Кеша стал тяжело подниматься, ноги не слушались, он дотянулся до подсвечника, оперся на него, чуть не завалил, но встать все равно не получалось.
Кто-то подошел сзади, помог подняться. Кеша оглянулся, увидел лицо батюшки, поросшее жидковатой бородкой. Пробормотал:
– Нижайше благодарю. – И зашагал к выходу.
Священник догнал его:
– Иннокентий Михайлович?
Старик какое-то время осмысливал услышанное, с достоинством кивнул:
– Да… Это мое имя.
– А меня не помните?.. Алексей Прудников. Учился в вашем классе при филармонии. Неужели не помните?
– Кеша.
– Это мы так вас называли за глаза, – с виноватой улыбкой произнес батюшка. – А вообще – Иннокентий Михайлович… Вы считали меня самым способным учеником. А теперь я здесь, священником.
Кеша снова напряженно