и именем на рынке мне тоже не хотелось. Все-таки мы с Ромой вложили в «Дружбу» много сил, а потому я решила сорвать куш с босса.
Когда-то давно…
Я не пытаюсь танцевать лучше, чем кто-либо другой. Я пытаюсь танцевать только лучше самого себя.
– Ты ни на что не годишься, я вообще не понимаю, как я могла произвести на свет такое существо, как ты! – Голос матери заставляет меня в который раз сжаться на подоконнике за шторой и замереть, не дышать даже, чтобы не вызвать новую волну гнева. – Это из-за тебя ушел отец! Ему было просто стыдно признать, что вот это чудище – его дочь!
Мать отдергивает единственную преграду, защищающую меня от внешнего мира, и раздраженно продолжает:
– Только посмотри! Рядом с тобой стыдно идти по улице – ведь ты безобразная, толстая и тупая!
Мне всего двенадцать лет, я сжимаюсь на широком подоконнике, стараясь стать как можно менее заметной, но это, разумеется, невозможно. Мать не выпускает изо рта неизменную сигарету в длинном мундштуке и придирчиво оглядывает меня.
– Как можно быть такой, зачем ты вообще живешь? – вопрошает она, зло прищурив татарские глаза.
Я даже не плачу – за свою короткую жизнь уже привыкла к несправедливым обвинениям, постоянно вырывающимся из уст матери. Что бы я ни сделала, ни сказала – все выходит боком, она всегда найдет повод для недовольства. Я привыкла с шести лет изнурять себя диетами, только чтобы не слушать вот этого: «ты толстая и безобразная», чтобы не видеть кривящегося в отвращении материнского лица. Но разве можно обмануть природу, наделившую меня крупной фигурой и броской внешностью, которую не изменишь и не исправишь никакими луковыми супами и бессолевыми диетами? Широкая кость и высокий рост достались от отца, как и мягкий характер, уступчивость и покладистость. Другая при подобном давлении со стороны матери уже давно бы ожесточилась, замкнулась и стала ненавидеть все человечество – но я при всех издержках материнского воспитания ухитрялась оставаться доброй и всепрощающей. Именно это так бесило мать, именно потому она старалась как можно больнее уязвить, обидеть и унизить. Я терпела, искала оправдания материнским поступкам и словам, пыталась как-то объяснить себе злые выпады, но в душе постоянно росло и множилось сомнение в себе. «Может, это все правда? Может, я на самом деле такая, как говорит мама, – толстая, неповоротливая уродина, до которой ни одному нормальному человеку не может быть никакого дела?» – думала я, машинально отковыривая ногтем кусочек штукатурки. Ответа не находилось, и постепенно я искренне уверовала в свою никчемность.
Все наши комплексы рождаются в детстве. Мы очень восприимчивы, верим взрослым на слово – и любое неосторожное слово, любая не так и не вовремя сказанная фраза способны нанести непоправимый вред, оставить