вполне понимал дядю и хохотал до слез над Самоварником, который только раскрывал рот и махал руками, как ворона, а Никитич на него все наступает, все наступает.
– Ты его в ухо засвети, дядя! – посоветовал Тишка. – Вот так галуха, братцы…
– Меня не будет, Тишка пойдет под домну! – ревел Никитич, оттесняя Самоварника к выходу. – Сынишка подрастет, он заменит меня, а домна все-таки не станет.
– Да ведь и сына-то у тебя нет! – кричал Самоварник.
– Все равно: дочь Оленку пошлю.
Этот шум обратил на себя внимание литухов, которые тоже бегали в кабак ловить Окулка и теперь сбились в одну кучку в воротах доменного корпуса. Они помирали со смеху над Самоварником, и только один Сидор Карпыч был невозмутим и попрежнему смотрел на красный глаз печи.
Эта сцена кончилась тем, что Самоварник обругал Никитича варнаком и убежал.
XV
Праздник для Петра Елисеича закончился очень печально: неожиданно расхворалась Нюрочка. Когда все вернулись из неудачной экспедиции на Окулка, веселье в господском доме закипело с новою силой, – полились веселые песни, поднялся гам пьяных голосов и топот неистовой пляски. Петр Елисеич в суматохе как-то совсем забыл про Нюрочку и вспомнил про нее только тогда, когда прибежала Катря и заявила, что панночка лежит в постели и бредит.
– Папочка, мне страшно, – повторяла девочка. – Окулко придет с ножом и зарежет нас всех.
Комната Нюрочки помещалась рядом с столовой. В ней стояли две кровати, одна Нюрочкина, другая – Катри. Девочка, совсем раздетая, лежала в своей постели и показалась Петру Елисеичу такою худенькой и слабой. Лихорадочный румянец разошелся по ее тонкому лицу пятнами, глаза казались темнее обыкновенного. Маленькие ручки были холодны, как лед.
– Я посижу с тобой, моя крошка, – успокаивал больную Петр Елисеич.
– С тобой я не боюсь, папа, – шептала Нюрочка, закрывая глаза от утомления.
Пульс был нехороший, и Петр Елисеич только покачал головой. Такие лихорадочные припадки были с Нюрочкой и раньше, и Домнушка называла их «ростучкой», – к росту девочка скудается здоровьем, вот и все. Но теперь Петр Елисеич невольно припомнил, как Нюрочка провела целый день. Вообще слишком много впечатлений для одного дня.
– Папочка, его очень били? – неожиданно спросила Нюрочка, продолжая лежать с закрытыми глазами.
– Нет, Окулко убежал…
– Куда же он убежал, папочка?.. Ведь теперь темно… Я знаю, что его били. Вот всем весело, все смеются, а он, как зверь, бежит в лес… Мне его жаль, папочка!..
– Да ведь ты его боишься и другие боятся тоже, поэтому и ловили.
– А если бы поймали, тогда Иван Семеныч высек бы его, как Сидора Карпыча?
– Не нужно об этом думать, глупенькая. Спи…
– Когда тебя нет, папочка, мне ужасно страшно делается, а когда ты со мной, мне опять жаль Окулка… отчего это?..
Разгулявшиеся гости не нуждались больше в присутствии хозяина, и Петр Елисеич был рад, что может, наконец, отдохнуть в Нюрочкиной комнате.