но вроде бы доверительный разговор. А вот уже после этого говорил со мной гораздо ласковее и в краже арабского жеребца более не попрекал.
Более того, мне разрешили на нём ездить! В смысле гонять его кругами в степи у Дона, чтоб не застоялся. Наша взаимная симпатия с этим красавцем крепла на глазах. Человек и конь всегда найдут общий язык, если им не мешать.
Я быстро понял, что он не любит шпоры и боится женщин. Странная фобия, но это не самое страшное, справимся как-нибудь. Боялся бы он так же кобыл, вот это была бы серьёзная проблема…
Он тоже въехал, что мне не нравится лететь через его голову, когда он резко встаёт на всём скаку понюхать ромашку. И когда он играючи покусывает меня за рукав, это тоже не радость, потому как мундир у меня один, а зубы у него крепкие…
Ох ты, чего ж я всё о коне да о коне?! Всё началось вечером третьего дня после моего возвращения из Оборотного города, и первым звеном явился мой денщик Прохор, который сидел на перевёрнутом чурбачке у крылечка и неспешно чистил видавшее виды охотничье ружьё.
– На кого собрался? – походя поинтересовался я.
– А на волков, – чуть щурясь заходящему солнышку, ответил Прохор. – Лютуют, злодеи, как зимой. В селе жалились, будто ночью пастушонка загрызли. Я тоже сходил, посмотрел, помочь людям надобно…
– Хм, странное дело…
– Чудное дело, ваше благородие!
Ну, странное или чудное, это нам сейчас особо без разницы. И то и другое верно, потому как по лету волк редко бросается на человека. Пропитания ему и в лесу довольно, если совсем уж прижмёт, так в степи отары гуляют, с чего ж ему к селу жаться?
А тут ещё мой денщик спокойно достал из кармана целый серебряный рубль (бешеные деньги даже для меня!), положил на чурбачок и с одного удара рубанул саблей пополам. Потом так же поступил и с каждой половинкой, получив четыре относительно равных треугольничка, или, по-наукообразному, кажется, сегмента.
– И что ж это за таинственный волк, что ты на него серебро готовишь? Может, то и не зверь вовсе…
– Следы на горле у паренька от зубов нечеловечьих, – задумчиво признал старый казак, даже не пытаясь говорить со мной стихами, а это серьёзно. – Только вот что странно, у пастушонка одного мизинчика на руке нет. И ведь не откусан палец, а ровно бритвою острой обрезан. Так вот я и думаю, что серебро-то, поди, понадёжнее будет…
– Когда на охоту идёшь?
– Так в ночь же и пойду.
– Я с тобой.
– Да что ж Василий Дмитриевич скажет? – чисто для проформы уточнил Прохор, заранее зная ответ, а потому ответил себе сам: – Иловайский, мать твою, не ложися на краю! Тебе всё одно, где спать, а мне за тебя отвечать. Эх, кабы не родня, поплясал б ты у меня, да под балалайку и мою нагайку!
Я улыбнулся. После французских романов простонародная поэзия моего денщика действует на душу, как целебный бальзам примитивистского розлива. Сам понимаю, что наив, а не стихи, но он так их читает радостно, с вдохновением и душой – всё простишь!
Когда мы вместе вырвались из