всемогущей судьбы уже сошлись, и пересеклись, и завязались в таинственный узел какие-то нити, в том числе тонкая нить его жизни, и случай – единственный, неповторимый – ждет его.
В полночь эшелон с пленными прибыл на крупную станцию. Через десять минут завыли сирены, подавая сигнал воздушной тревоги. Еще через десять минут началась бомбежка. Англичане бомбили жестоко, десятками крупнокалиберных бомб. Одним из первых же взрывов была сорвана крыша вагона, и глазам моряка открылось ночное небо, исполосованное прожекторами, исчерченное разноцветными трассами пуль и снарядов, полное грозного рева боевых моторов Британии!
О, как радостно, как торжествующе и грозно загудело навстречу английским моторам сердце русского моряка! Он позабыл о своем истощении, о своей слабости: упругим и точным движением он перебросил свое тело через разбитую стенку вагона.
Он побежал вдоль путей. Англичане бомбили. Земля содрогалась, стонала – ненавистная фашистская земля, бомбы взметали в небо свирепые смерчи желто-красного пламени, взрывные волны гуляли, руша здания, опрокидывая вагоны и паровозы. Пылали нефтебаки, лопались бензоцистерны, ночь вся грохотала, шипела, гремела… Русский моряк бежал сквозь этот грохочущий ад, поглядывал только вверх да приговаривал со злобным ликованием: «Молодцы, братишки, славная работа! А ну, поддай им еще, поддай жару!» И братишки из Ковентри, из Лондона, из Глазго, словно в ответ ему, поддавали на совесть!
И он исчез, русский неизвестный моряк. Здесь, в грохоте взрывов и в пламени пожаров, теряется его след. Куда он направился, где бродил, у кого скрывался, почему, наконец, он выбрал путь на юго-запад, а не прямо на восток – обо всем этом я судить не берусь. Скажу только, что прямой путь на восток был для него, по-видимому, закрыт, и он решил возвращаться на Родину в обход, через Францию. Так или иначе, но месяца через три, а может быть, и четыре он появился в Тулоне.
А что же в этом удивительного? То ли еще бывает в жизни! В свое время русские люди уходили из хивинского плена через весь Китай и возвращались на Родину с Дальнего Востока. Если русский человек рвется с чужбины на Родину, вряд ли есть в мире сила, способная остановить его. Моряк был охвачен страстным, неудержимым стремлением к свободе, борьбе и мести, силы его духа и разума возросли неизмеримо, возросли в такой степени, что он стал как бы существом иной, высшей породы в сравнении с обычными людьми. Он легко угадывал любую ловушку, он безошибочным внутренним чутьем распознавал друзей и врагов, он был глух к мольбам и стонам своего измученного тела, по двое-трое суток без воды и без пищи он сидел в ямах, в канавах, в заброшенных каменоломнях, прислушиваясь, присматриваясь и выжидая момент, когда можно тронуться дальше. «Невероятно!» – скажете вы. Но не следует забывать еще и о том, как звучит сейчас в Европе высокое звание русского человека: многие французы помогали ему как брату, как боевому другу, спасали и укрывали его, – что могли сделать полиция и гестапо?
Однажды – и это известно