Аланы, такое, каким он видел его в последний раз, но вместо этого вновь увидел Баюра – мертвого, с бессмысленными пустыми глазами. Будь он проклят, предатель и сын предателя! Почему, он, Навко, должен мучаться из-за того, что просто выполнил свой долг!
Но злость тут же прошла, и Навко понял, что ответ лежит рядом. Он лгал – сын Антомира был предателем, но погиб не из-за этого. В тот миг, когда Навко вонзал нож в его широкую спину, меньше всего думалось о родине и о приказе Правительницы…
Лицо Баюра сгинуло, но на смену ему явилось другое – суровое, со сжатыми губами. Велга – Седая Велга, Государыня Края. Навко показалось, что он вновь слышит ее голос: «Антомир посылает своего сына к Рыжему Волчонку в Валин. Кто остановит изменника?» Навко первым сказал: «Я, Государыня!» и сумел добиться, чтобы послали именно его. Ведь он знал Баюра – предателя и сына предателя. Даже дважды предателя – изменившего сначала своему народу, а затем и хозяину – Рыжему Волку Сваргу. Убить врага – долг, но Навко уже тогда знал, что выполнит приказ не ради Края. И, наверно, из-за этого мертвый Баюр постоянно напоминал о себе. Те, кого Навко убил в Буселе и позже, на страшном поле под Коростенем, молчали – им сказать нечего. Но веселый парень, когда-то снисходительно хлопавший по плечу молодого холопа, словно повторял каждую ночь: «Ты убийца, навий подкидыш! Ты убил меня не ради своей проклятой свободы и не ради Матери Болот! Тебе нужно пробраться в Валин – и ты убил меня, холоп!»
Навко сжал зубы и даже мотнул головой. Будь прокляты те, из-за которых он появился на свет! Бросившие его на опушке леса, в грязном тряпье, словно кусок протухшего мяса! Навко – навий подкидыш – клеймо на всю жизнь! Что может светить такому в жизни? Доля холопа, которого вскормили из милости? И он стал холопом – без рода, без семьи, даже без имени. Когда они с Аланой мечтали, как убегут в Савмат или еще дальше – за Денор, Навко каждый раз представлял, что начнет новую жизнь с другим именем – настоящим, своим…
В кустах возле дороги послышался шум, и Навко замер, привычно сжимая рукоять клевца. Нет, все спокойно, наверно заяц – или еж. Людей пока нет, и хвала Матери Болот! Хорошо бы сегодня попасть прямо во дворец! Алану он едва ли встретит, но вдруг… И тут он, наконец, вспомнил ее лицо – растерянное, испуганное, залитое слезами. «Навко! Ты уходишь? Не уходи, любимый! Не уходи!»
Он ушел – под Коростень, где Государыня Велга собирала свой народ. Тогда, под стенами столицы, он знал, за что будет сражаться. Свобода его племени была свободой для бывшего холопа Навко, и он дрался за эту свободу – и за Алану.
…Ночь, когда он, тяжело раненый лихим ударом сполотского чекана, очнулся среди остывших трупов, была самой страшной в его недолгой жизни. Тогда, лежа под равнодушым звездным небом в луже липкой, терпко пахнущей крови, он решил, что погибло все – погиб Коростень, погибла Велга, погибла свобода. Но он помнил об Алане, и память помогла выжить. Его подобрали, и долгие недели, сначала под вязким покрывалом полузабытья, затем – скованный болью и бессилием, он все время думал