Ты себя плохо знаешь, матрос, нет такого слова «не могу», есть «надо», поэтому ноги в руки и вперёд!
Волошин с трудом поднялся и, пробежав несколько метров, опять упал.
– Кривко! – крикнул Костенко, бежавшему рядом двухметровому сержанту.
– Я, товарищ прапорщик.
– Возьмите этого на буксир, а то сегодня весь день будем искусство бега осваивать, видишь, комдив какой злючий!
– Есть! – Кривко окрикнул матроса огромного роста и, подхватив упавшего морпеха под руки, они потащили его за собой.
– Спасибо Вам, товарищ прапорщик! – бледный, как поганка, Волошин взял автомат у Костенко после финиша. – Без Вас я бы помер.
– На то мы и морпехи, чтобы выживать там, где лучше умереть.
– Умирать не хочется, хотя там, в лесу я был не прочь, чтобы больше не мучится.
– А если в Ад попадёшь, я слышал ты у нас верующий?
– Какой я верующий, это мамка у меня, она верующая, а я так – не определившийся, – с грустью сказал Волошин и добавил, – Ада нет, там ничего нет, я сам в Библии читал.
Костенко вздохнул и сказал, обращаясь к юноше на фото:
– Теперь то, ты определился, Сашок?
Крепкий порыв свежего ветра со стороны моря, как глоток холодной воды в жаркий день, взбодрил уставшее тело, прапорщик снял чёрный берет с головы и зажал его в кулаке, потом медленно перешёл к другой фотографии. Озорная ухмылка, чёрные усы, нос картошкой и хитрый прищур глаз невольно заставили улыбнуться грустного морпеха:
– Ну, здравствуй, Петро! – обратился он к фотографии с подписью «Гвардии прапорщик Коваленко П. Е.»
– Атас, братва, Упал-отжался идёт! – крикнул сержант Кривко, лежащим на койках, сослуживцам.
Все быстро вскочили, поправив смятые одеяла. Через пару минут, в казарме уже слышался зычный голос старшины:
– Шо за бардачище, вашу дивизию? У вас на перилах пылищи, мамонт пройдэ и завязнэ. Дэ дежурный? Кривко, ёк макарёк, ты чёго за порядком не глядишь?
Коваленко размахивал руками и продолжал ругаться так, чтобы его было хорошо слышно на всём этаже:
– Дневальный! А, це ты Волошин, а ну, упал, отжался, ёк макарёк!
Испуганный матрос медленно опустился на пол и стал также медленно отжиматься.
– Хто так отжимается, ёк макарёк? Ты отжимаешься чи палубу пузом протираешь? – прапорщик снял портупею, достал из кармана секундомер и, протянув запыхавшемуся Волошину, сказал, – Засекай минуту и считай!
– … девяносто восемь, девяносто девять, сто! Время! – выдохнул матрос еле успевавший считать отжимания прапорщика, который, как челнок швейной машинки долбил кулаками деревянный пол казармы.
– Приблызно так, вашу дивизию! – Сказал старшина, одевая портупею. – Шоб через мисяц, Волошин, майстэром отжимання був, ёк макарёк!
– Петро, хватит хлопцев мучить, – Костенко, наблюдавший подобную сцену уже не первый раз, улыбаясь, подошёл