стало дурно. В груди появилось ощущение, словно оттуда, из области между ребер, пытается через горло выбраться наружу кто-то чужой и страшный. Удушье сопровождалось ощущением паники. Я пошел в ванную, стал перед зеркалом и посмотрел на себя. Для своего возраста я прекрасно выглядел; еще бы, ведь я держал себя в форме с помощью двух патентованных средств сохранения молодости – спортзала и косметологического салона. Но ни один салон не может убрать осень, поселившуюся где-то в глубине моих глаз. Осень, вот-вот грозящую стать одинокой и долгой зимой. Наверно, эта зима и рвалась сейчас изнутри меня на волю, сжимая грудную клетку.
Мне стало так тоскливо, что захотелось выть. Хотелось делать что-то безумное, совершенно, абсолютно сумасшедшее. Вероятно, моего сумасшествия хватило лишь на то, чтобы выйти из дому и пойти куда глаза глядят. И где-то на этом пути я впервые встретил ее. И началась самая странная и самая лучшая часть моей жизни.
Был пасмурный осенний вечер – время, будто специально созданное природой для подведения неутешительных итогов напрасно прожитой жизни. В такие моменты ты уверен, что надеяться уже не на что и ничего хорошего впереди не ждет… Но именно в такие моменты судьба порой дарит тебе новый шанс.
Я смутно помню нашу встречу. Кажется, это случилось в каком-то парке, где я, устав от бесцельного хождения, присел на скамейку без спинки. Опускались сумерки, на аллейках зажглись старомодные фонари. Слегка моросил дождик, больше похожий на туман. Я помню, что она присела рядом со мной, и на миг мне показалось, что за ее спиной мелькнуло светлое крыло, но это был всего лишь свет фонаря в измороси.
Что она говорила, что я ей отвечал – не знаю. Через какое-то время мы встали и пошли в глубь парка. Этот парк больше напоминал лес – густые заросли деревьев, частично сбросивших по осени листву, темные ели, подступавшие прямо к дорожке, по которой мы шли. На какой-то миг мне вдруг стало страшно, и я спросил ее:
– Куда мы идем?
– Ко мне, – ответила она; ее голос был тихим, как шуршание опавшей листвы под ногами. Она всегда говорила тихо, словно перенесла операцию на голосовых связках. – Ты будешь жить у меня.
Она не спрашивала моего согласия, она говорила так, словно я был брошенным одиноким щенком, но именно так я себя и чувствовал. Я взял ее за руку. У нее были тонкие, гладкие и холодные пальцы, словно у фарфоровой статуэтки, но от того, что я чувствовал их в своей руке, мне внезапно стало как-то спокойнее.
Дождь почти прекратился, зато начал опускаться туман. Это было странно, поскольку туман обычно ложится под утро, а по моим субъективным часам едва началась ночь. Мы обогнули высокий холм, на который, редея, взбегали деревья парка, и сразу за ним показался забор из кованой чугунной решетки. «Такие заборы ставят на кладбищах», – почему-то подумал я. Фонари стали попадаться реже и светили слабее. За забором высились мрачные темные ели. Я вновь почувствовал прилив страха.
– Это кладбище? – спросил я.
– Ну