перехода даже не ставилась. Им следовало просто достойно продержаться несколько минут против подставы, не дать себя «убить» или «искалечить». Опытные строевые бойцы хорошо чувствовали ту грань в учебном бою на рубеже, за которую нельзя переходить. Они должны были оценить, насколько умело и самоотверженно в данных невыгодных для себя условиях бьются испытуемые. От этой оценки, как правило честной и беспристрастной, зачастую зависел итог всего перехода и окончательное суждение о приеме испытуемых в строй. Михась не слыхал, чтобы на рукопашный рубеж хотя бы раз выставляли особников, которые, во-первых, весьма отличались от обычных дружинников манерой рукопашного боя, имевшего свою специфику, во-вторых, не имели достаточного опыта по проведению учебного боя на рубеже, поскольку их подготовка и испытание проводились отдельно от всех.
И если Лурь не врал, а врать друг другу в Лесном Стане было, мягко говоря, не принято, то судьба Михася со товарищи (Михась не сомневался, что они с Желтком и Разиком все-таки войдут в одну, причем первую, боевую тройку) практически целиком находится в его руках. Дважды встретившись с Лурем в рукопашной, Михась понимал, что одолеть его на рубеже он не сможет. Но благородную и честную душу Михася глубоко возмутил пусть не прозвучавший вслух, но все же угадываемый намек, что будь Михась с Лурем повежливее, то:
Михась, привыкший думать о своих товарищах по оружию только хорошее, оборвал эти рассуждения и, взглянув прямо в глаза Лурю, сказал как можно более спокойным и нейтральным голосом:
– Уходи.
Лурь, поколебавшись мгновение, молча повернулся и зашагал прочь. Михась не стал его провожать, закрывать за ним калитку, а, также резко повернувшись, пошел в избу.
Михась, Разик и Желток сидели за столом в просторной и уютной горнице. Катька, хлопотавшая по хозяйству, время от времени подсаживалась к ним, затем снова вскакивала и то подкладывала в тарелки каши, томившейся в горшке на печи, то доливала медового взвару с травами и кореньями, то нарезала каравай. Разик наблюдал за ней влюбленными глазами, рассеянно и невпопад отвечая на обращения к нему Желтка и Михася, которые вели между собой серьезный разговор.
Разик отличался большой искусностью в военном деле, как и оба его товарища, причем и в практике, и в теории. Он также был весьма усерден в учебе, которая давалась ему, как казалось, довольно легко. Однако главной особенностью его характера был сугубый рационализм. В отличие от Михася, который высшей наградой полагал выполнение священного воинского долга, истово верил в незыблемость и высший смысл воинских уставов и прочих законов и правил, Разик, не менее тщательно соблюдавший воинскую дисциплину, считал, что следование законам и уставам – не цель жизни, а средство эту самую жизнь устроить. То есть человек, который самоотверженно и искусно исполняет воинский долг, должен получать за это заслуженную награду, а именно уважение и даже преклонение окружающих, почет