нашу Контору. В дружный строй Ленинского района наших волкодавов, разумеется, не ставили, но они были где-то здесь. Наслаждались и расслаблялись.
Меня тоже отпустили «погулять». Одного, без контроля. Как сознательного, несмотря на некоторую безбашенность, сотрудника.
В качестве практикума я был под маскировкой. Мой образ – тревожный отпрыск не очень богатой прослойки малоквалифицированного пролетариата на грани люмпен-категории. На мне был кургузый пиджачок, надетый на выцветшую серую водолазку, не очень чистые штаны в коричневую полоску и тяжелые зимние ботинки, забывшие о существовании в природе обувного крема. На лице – обкатанный уже мною на Козете грим рыжего повесы: россыпь веснушек и раздвинутые валиками пухлые щеки. Украшала эту красоту драповая кепка-хулиганка, знававшая и лучшие времена.
Подобные мне сорванцы шныряли в волнах людского моря и кусками гнутой медной проволоки сшибали из рогаток, сделанных из шпилек для волос и резинки-венгерки, воздушные шарики у дисциплинированных детей. Народ про эту напасть знал, поэтому своих чад держал ближе к центру колонны. А злодеев легко вычислял, брал за уши и, веселясь, беззлобно отвешивал первомайские подзатыльники.
– А ну иди сюда, стрелок пархатый! Попался? – Очередная жертва уже трепыхается в клешнях пожилого усатого мужика, с рядами орденских колодок на левой стороне пиджака. – Ты чего людя́м праздник портишь? В милицию захотел?
– Пусти-и, дяденька. Я больше не буду.
– Рогатку давай! Давай-давай. Вот так. У ну, брысь отсюдова!
И, довольный собой, «дяденька» возвращается к начатому раньше: «…На не-ом защи-итна ги-и-мнастерка, она с ума-а меня сведет…»
В одном из просветов людского моря под ярким транспарантом «Мир-труд-май» лихо выплясывала замысловатый танец веселая старушка в пунцовом плаще, коричневых гамашах и солдатских ботинках. В одной руке у нее портрет Ленина на палочке, во второй – флажок советских военно-морских сил. Правильные, хотя и не совсем соотносящиеся друг с другом атрибуты крутились вокруг плясуньи морским семафором, сливаясь в бесшабашную и слабо идеологически выдержанную карусель.
Народ радостно гоготал и хлопал в ладоши.
– Давай, Семеновна! Не подкачай!
– …Ра-аску-у-дрявый! Клен зеленый! Лист резной! – Бабуля умудрялась еще и подпевать репродуктору. – Я-а влю-у-бленный! И смущенный пред тобой!..
Напирающие сзади даже слегка притормаживали, расширяя зону этого стихийного танцпола.
– Кле-он зе-эленый! Да кле-он кудрявый! Да ра-аску-удрявый! Резной!
За спиной веселящейся толпы нетерпеливо верещал автомобильный гудок. На подходе пробуксовывал очередной массив праздничной колонны, впереди которого маячил драпированный кумачом изношенный «газон» с огромными картонными буквами «Гагаринский район» на кузове. Прямо за ним, размахивая в воздухе огромными искусственными цветами, клубилась белоснежная стайка красногалстучных пионеров, за которыми степенно вышагивали