вертел, как мельница крыльями. Заметив это, Розмич сперва и не поверил, что благостный кульдей, читавший нудятину о милосердии и прощении, бьёт всерьёз. Словно подслушав мысли, Ултен хватил подвернувшегося дикаря промеж ушей, раздался отчётливый треск, враг повалился на землю. «Не дерево, черепушка!» – после таких подвигов Розмич зауважал монаха. Во какой яростью глаза полыхают!
Когда из двух дюжин противников на ногах остались только пятеро, кульдей прекратил играть в деревенского верзилу с оглоблей, только тут показал он подлинное уменье и невероятную быстроту, какие в нём бы никто не мог заподозрить прежде. Удары наносил то одним, то другим концом, опрокидывая разбойника за разбойником. Последнего, уже лежащего, безжалостно саданул в душу и едва не прошил насквозь.
– Всё, – заключил кульдей, задыхаясь, и повалился на колени рядом с мертвеющим телом бьярма, а полулысой башкой упёрся тому прямо в грудь.
Ловчана тоже шатало, а Розмич держался – не верил, что всё закончилось, готовился в любой миг прыгнуть в темноту, настигнуть и порвать.
– Лодью бы проверить, вдруг кто на воде схоронился!
– Успеется, – прохрипел Ловчан.
– Не… Я гляну. Нам без лодьи никуда! – молвил Розмич. – А ты пока здесь приберись…
Ловчан кивнул. Вокруг костра песок был взбит бесконечной пляской смерти, усеян телами и залит багряной жижей. Некоторые бьярмы ещё жили и, догадываясь о будущем, завидовали мёртвым.
В другое время Ловчан, быть может, уважил бы пытками, в отместку за причинённое зло намотал бы кишки на кулак, а внутрь бы грязюки натолкал. Но усталость тяжкой ночи легла на плечи, а оставлять живых до утра – всё равно что лютого зверя за усы дёргать.
Из темноты осторожно подал голос Вихруша, следом Жедан. Кульдей не стал освобождать всех – взрезал путы первому попавшемуся и вложил в ладонь нож. Прежде чем корабельщики успели освободиться и подобрать хоть какое оружие, схватка закончилась. Теперь стояли поодаль, сжимая копья и топоры, подойти к спасителям без разрешения боялись.
Розмич смотрел на соратников сквозь красную пелену, застелившую взгляд, никак не мог сообразить, кто выжил. Понял только – мало их осталось, своих. Зато из чужаков – теперь никого.
Из пересохшего горла кульдея вырывались не слова, карканье немногим лучше бьярмского. Будь Розмич трезвее, испугался бы. Но пьяный от пролитой крови, шатаясь, подошёл к монаху, одобрительно хлопнул по плечу и, уже повернувшись к выжившим, бросил:
– Оденьте их.
Он кивнул на трупы своих, обобранных до нитки. Кажется, даже в пылу битвы их покой не потревожили, не потоптали.
– И хвороста наберите побольше. Проводить треба с почестями!
Остатки отряда расползлись во тьме. Только Жедан с льнущей к нему племянницей да молчаливая ромейка остались на свету. Затея дрожала почище заячьего хвоста, а ромейка таращила глаза – обе скорее помрут, чем уйдут от спасительного огня.
Смертью воина не испугать – учёный! Да и корабельный