горсть многолика,
Тут dandy, мажор, иммигрант-горемыка,
Здесь каждый – бродяга и чуть мореход.
Морзянка дождя с криком чаек сливается,
«На сцене джаз-банда канадской мечты!»,
Гудки судовые в аккордах купаются,
А с ними и то, что душой называется,
Распахнуто настежь среди суеты.
Burrard, Kitsilano – для русского слуха
Созвучья привычными трудно назвать.
Но как аппетитна та хлеба краюха,
Которую из Парка Stanley стряпуха
Двумя варибасями даст пощипать!
От ливней просоленный город размокнет,
Как старый рояль под сентябрьским дождем.
Но скоро под солнышком снова просохнет,
Просохнув, капризною бабою охнет,
И хором «O Canada» с ним запоем…
Дрема
Дрема ходиками тикает в углу.
Кот калачиком свернулся на полу.
Я ногой кота подвину,
Чтобы искры от камина
Не прожгли в его крутом манто дыру.
Тонкий кофе аромат щекотит нос.
Я в нирване, как пиндос[1] на Барбадос.
Гости скоро кто откуда
Понаедут, а покуда
Пылесос с ковром целуются взасос.
Нежным запахом гортензий дышит сквер.
Слышу голос из прихожей: «Ах, Моншер!»
Зашуршала вмиг прислуга,
А дворецкий как белуга
Проревел: «К вам Леди Альбаролла, сэр».
Мысль мгновенная блеснула – не до баб!
– Ты пойди скажи миледи, что ослаб.
Мол, прикованный к постели,
Пусть позвонит на неделе,
Снова буду дочке лорда вечный раб.
Крик истошный в ля мажоре: «Кошка, брысь!»
Адресован был он Мурзику, кажись.
Альбаролла собралась и
Укатила восвояси.
У меня таких мамзелей завались.
А пока в бордель открою дверь пинком,
Где и пыль, и гам, и дым стоят столбом.
Погоняю чаю с гейшей,
Крикну кэбу: «Эй, милейший,
Отвези-ка в Downtown с ветерком!»
По Бродвею прошвырнуться хорошо.
Век гулял бы, только вспомнил про горшок,
Нет проблем! Я улыбнулся,
Кашлянул… и вдруг проснулся.
Взгляд уперся в грязно-серый потолок.
Время ходиками тикает опять.
Рассвело уже совсем, пора вставать.
Голос хриплый: «Хватит глючить,
У судьбы блага канючить
И кота ногой несчастного пинать…»
Мое отражение
Мое отражение тонет в осколках стекла.
О хрупкое Нечто, ни сраму, ни горя не имешь.
Ты скольких подобных, стекляшка, уже приняла?
И сколько таких еще, зеркало лживое, примешь…
Абсурдные роли в палитре твоих травести.
Все вновь повторится опять или станет иначе.
Вот кровью залью твою пропасть своею горячей,
Узнаешь тогда что почем, так что лучше пусти…
Отчаянным плеском иллюзий ты балуешь вечность,
В себе растворивши мою еще теплую