брак, подобно всем земным вещам, подвержен постепенному совершенствованию.
Эти слова, произнесенные Наполеоном перед Государственным советом при обсуждении Гражданского кодекса[66], глубоко поразили автора этой книги и, быть может, невзначай подсказали ему идею сочинения, которое он сегодня выносит на суд публики. Дело в том, что в юности ему довелось изучать французское право[67], и слово «адюльтер» произвело на него действие поразительное. Столь часто встречающееся в кодексе, слово это являлось воображению автора в самом мрачном окружении. Слезы, Позор, Вражда, Ужас, Тайные Преступления, Кровавые Войны, Осиротевшие Семьи, Горе – вот та свита, которая вставала перед внутренним взором автора, стоило ему прочесть сакраментальное слово АДЮЛЬТЕР! Позднее, получив доступ в самые изысканные светские гостиные, автор заметил, что суровость брачного законодательства весьма часто смягчается там Адюльтером. Он обнаружил, что число несчастливых семей существенно превосходит число семей счастливых. Наконец, он, кажется, первым обратил внимание на то, что из всех наук наука о браке – наименее разработанная. Однако то было наблюдение юноши, которое, как нередко случается, затерялось в череде его беспорядочных мыслей: так тонет камень, брошенный в воду. Впрочем, невольно автор продолжал наблюдать свет, и постепенно в его воображении сложился целый рой более или менее верных представлений о природе брачных обычаев. Законы созревания книг в душах их авторов, быть может, не менее таинственны, нежели законы произрастания трюфелей на благоуханных перигорских равнинах[68]. Из первоначального священного ужаса, вызванного в сердце автора адюльтером, из делавшихся им по легкомыслию наблюдений в одно прекрасное утро родился замысел – весьма незначительный, но впитавший в себя некоторые авторские идеи. То была насмешка над браком: двое супругов влюблялись друг в друга через двадцать семь лет после свадьбы.
Автор извлек немалое удовольствие из сочинения маленького брачного памфлета и целую неделю с наслаждением заносил на бумагу бесчисленные мысли, связанные с этой невинной эпиграммой, – мысли невольные и нежданные. Замечание, к которому нельзя было не прислушаться, положило конец этому плетению словес. Послушавшись совета, автор возвратился к привычному беззаботному и праздному существованию. Однако первый опыт забавных изысканий не прошел даром, и семя, зароненное в ниву авторского ума, дало всходы: каждая фраза осужденного сочинения пустила корни и уподобилась ветке дерева, которая, если оставить ее зимним вечером на песке, покрывается наутро затейливыми белыми узорами, какие умеет рисовать причудник-мороз[69]. Таким образом, набросок продолжил свое существование и дал жизнь множеству нравственных ответвлений. Словно полип, он размножался без посторонней помощи. Впечатления молодости, назойливые мысли подтверждались мельчайшими событиями последующих лет. Более того, все это множество идей упорядочилось, ожило, едва ли не обрело человеческий облик и отправилось скитаться по тем фантастическим краям, куда душа любит