меру. И психанул он сейчас, ворвавшись в квартиру Алексея, манерно. А ему хотелось вместе со всеми посмеяться, вспомнить Блинова, гранату, его полные страха глаза, и штаны, такие же полные. Хорошо они обработали этого борова!
– Ладно, – повторил майор, не забывая оправдываться. – Тут есть и моя вина. Однако по информации моего человека, Блинов держал порядочную сумму у себя в офисе. Это точно, я же группу оперотдела возглавляю.
– Да ты не оправдывайся, Володь, мы не хуже тебя об этом знаем.
– Сами в постоянном напряге живем, – пожаловался Ремез, – только слов таких не употребляем. Так где Блин деньги зарыл?
– Если у него не будет денег дома, по его звонку их доставят ему в течение десяти минут. Десять минут продержитесь?
– Обязаны.
На прощанье Кабанов пожал руку Шевцову и Ремезу.
– Не дай убить себя, Пичуга, симпатичный ты парень.
10
Открыв дверь своей квартиры, Аксенов в первую очередь встретился с хитрыми глазами своей жены. По идее их можно было назвать просто улыбающимися или искристыми, но у следователя прокуратуры была своя терминология, и он сразу определил, что глаза у Наташки хитрые. А с чего им быть, к примеру, искристыми? Новый год, что ли, или еще какой праздник? Было бы торжество вроде дня рождения, и то лишь с натугой подошло бы одно из лучезарных определений. И он в лоб спросил:
– Ты чего такая хитрая?
– Что, уже знаешь? – Глаза жены вдруг потухли, стали обыденными, привычными.
Аксенов понял, что обидел жену. Осталось выяснить только причину.
– Нет, я только что родился на свет.
– Никакой интриги в жизни, – вздохнула Наталья и, повернувшись, сухо бросила через плечо: – К нам Николай приехал.
– Какой Николай? – Не снимая ботинок, Аксенов шагнул в комнату.
За столом, накрытым, как на праздник, сидел его двоюродный брат Колька Кавлис. Это была не новость, это землетрясение: Николай всего пять раз, если Аксенову не изменила память, приезжал к ним в гости. И то на несколько часов: здорово – здорово, молчание, облака дыма, до свидания – до свидания.
– Николай! – Аксенов долго, как на официальной церемонии, жал руку брата. – Вот это неожиданность!
– Здравствуй, Дима.
И все. Дмитрий, если честно, был бы рад услышать от брата даже «Как ты постарел!» или более поэтичное: «Да... годы...» Нет, стоит, улыбается, молчит.
А может, он всегда был такой? Рос тихоней, молчуном; вырос – тоже слова не вытянешь. Окончил военное училище, его дома ждут, а он пропал, потом письмо из трех предложений: не ждите, я там-то. Тетя Зина поехала к нему: «Сынок, как же так?..» Он в ответ два слова: «Все нормально, мать». И чем дальше, тем хуже. Мать трясется за него, едет за тысячу километров к племяннику: «Дим, может, поговоришь, сюда его переведут, в нормальнуючасть?» – «Да бесполезно, теть Зин! Даже заикаться не буду». Наконец три года назад, за которые тетка иссохла вся, переживая за взрослого уже сына, очередная «весточка от сыночка»: «Мам, пап, знаете, где северный