почувствовать дух времени.
– А гарантии?
– Какие гарантии?
– Вдруг там обманут?
– Обманут здесь. Мне за картины здесь сроду не платили!
– Они еще отдадут нам долги, отдадут!
– Они еще вспомнят!
– Надо доказать, что мы правы!
Так говорили художники. А женщины их говорили так:
– Девочки, доллар падает. Рита, скажи Эдику, пусть берет только в фунтах.
– Ах, Клара, хоть задаром, но в музей.
– Я один раз в жизни увидеть хочу, как за картину платят деньги.
– Фергнюген, атташе немецкий, прислал Грише ящик баварского пива. Я удивилась, а Гриша сказал, что он ему рисунок подарил.
– Пусть дарит сразу два, а ты проси шубу.
– Эдику не надо ничего, он любую вещь отдает задаром. Говорит: мне спокойнее, что картина сохранится, при обыске не порвут.
– А Гриша говорит: всякая работа должна что-то стоить.
– Это оттого, что вас не обыскивали ни разу, не знаете, что с картинами бывает.
– Как это не обыскивали? Мне гэбэшник супницу кузнецовскую раздавил – от прабабки наследство. Полез, гад, на верхнюю полку книжки трясти и коленом на буфет встал, аккурат в супницу. Со мной чуть инфаркт не сделался, я думала, я его задушу, гада.
– Все-таки не картина.
– Да она красивей будет иной картины. И вынесла, страдалица, сколько. Другие люди столько не вытерпели, сколько моя супница. В Харбин плавала, в Париже жила, перед войной в Ригу переехала – и вот гэбэшник ее натрое разломал. Коленом своим жирным.
– А как на выставках холсты бритвами резали? Это тебе не супница.
– Помните, помните, как гэбэшники холсты резали?
– Если не шубами, так золотом, девочки, берите. Золото в доме не помешает.
Струев с Первачевым стояли поодаль от остальных и говорили друг с другом негромко, короткими фразами.
– Они спрятались и ждут, – сказал Первачев, – как тогда, в «оттепель».
– Зачем им прятаться? Просто наблюдают, сидя на даче.
– Власть так просто не отдают.
– Ищут победителя, чтобы его сделать своим.
– Думаете?
– Знаю.
– Думаете, мы – победители?
– Поглядите вокруг, Захар.
Лидер нового поколения и лидер так называемых шестидесятников рука об руку шли по залу и оглядывали зал, а люди в толпе поворачивались, чтобы рассмотреть их лица.
И еще показали в толпе человека. Видите, видите его, говорили многие, это Виктор Маркин, диссидент. Никто толком не знал, что сделал Маркин, вроде бы хранил какие-то фонды, кажется, переписывался с Солженицыным, кажется, его вызывали на Лубянку, наверное, и сидел когда-то. Старый, тощий, с выпуклыми прозрачными глазами и седой бородой, прокуренной и порыжевшей у рта от никотина, Маркин брел через толпу, шаркая ногами, задрав голову вверх, привычным жестом заложив руки за спину, как на лагерном разводе. И подле него, шаг в шаг с ним, но не шаркая ногами, а плавно и свободно двигаясь, шла стриженая девушка с большими глазами, с гордой шеей. Девушка шла подле него и не стеснялась