Тот разглядывал его с любопытством, точно экспонат кунсткамеры, а затем произнес:
– Редко встречается тот, кто не хочет влезть на самый верх…
– Умные люди вообще – редкость… – согласился Глеб и продолжал: – Тогда мы, уже вместе, стали прикидывать: кто может стать лучшим правителем России и вывести ее из того тупика, в котором она находится последние лет сорок? И нашли двух таких людей. Это Ленин и Сталин.
Иосиф Виссарионович бросил на собеседника быстрый взгляд, но промолчал.
– Это – не лесть и не подхалимство. Россией должны управлять именно вы с Лениным и именно в той последовательности, которую я назвал.
– Почему?
– Ленин – теоретик, который, при необходимости, может стать практиком. Сталин – практик, который при необходимости станет теоретиком…
– И в чем разница? – в голосе Сталина звучал искренний интерес.
– Теоретик ищет новые пути, а, найдя их, действует жестко и жестоко, подгоняя практику под теорию. Жестокость Ленина намного превысит вашу, потому что вы, Коба, зная народ на практике, будете стараться не умножать его страданий без нужды. Что, разумеется, не делает вас белым и пушистым… Но вы будете подгонять теорию к практике, а никак не наоборот.
Сталин провел себя по заросшей щетиной щеке:
– Я черный и колючий, – усмехнулся он.
– Но в начале пути жёсткость и где-то даже жестокость необходима. После же, когда установится хоть какой-то порядок, накал нужно снижать. И тут вот теоретик уже не годится: он может искать кучу новых путей, а нужно идти избранным. Но и чистый практик не годится: избранный путь – не догма и не десять заповедей. Иногда нужно что-то менять, что-то исправлять, что-то корректировать. Поэтому необходим практик с возможностью становиться теоретиком. То есть товарищ Сталин…
– А если я ошибусь? – Сталин усмехнулся и недобро посмотрел на собеседника. – Вы меня тоже… как Мартова?
– Нет, – легко ответил Львов. – И скажу, почему. У вас, Коба, редкое качество соединять теоретическую глубину построений с практичностью реализации. Мы с Борей – практики. Нам вся эта теоретическая бодяга до одного места. Но вот что мы будем делать, когда жизнь поставит перед страной новые, ещё никем не решённые задачи?
– Вы так говорите… словно знаете всё наперёд, – Сталин, не торопясь, вынул трубку и стал набивать её табаком, что всегда было знаком того, что он сильно задумался.
– Уже нет, – Львов усмехнулся. – История пошла по другому пути. Что-то возможно произойдёт так, как и было. А что-то сильно изменится. И тогда вы, товарищ генеральный секретарь Коммунистической партии большевиков, выберете, в кого нужно стрелять, что строить и строить ли вообще.
В каюте повисла тишина. Оба собеседника вперились глазами друг в друга… Прошла минута, другая…
– Сдаюсь, – прохрипел Львов, опуская глаза и чуть не свалившись со стула.
Сталин подхватил его, усадил назад…
– Я запомню ваши слова, товарищ Львов, – голос его звучал глухо, словно через слой