Такой мог и проклясть, если ему что-то не по нраву пришлось – он злопамятный, собака.
«Вот же трепло! – проговорила я. – Хоть бы месяцок помолчал, дал людям отдохнуть от своих сплетен! И этот Хойт хорош – уши развесил, каждому пройдохе верит. Чтоб ему уши позакладывало!»
И Пинг замолчал, а Хойт оглох. В тот же вечер. Теперь молчу и я. Молчу и оттираю жир со столов в харчевне. Пора делать ноги из этого забытого Бездной Приграничья, пока меня не забрали под белы рученьки. Глянув на свои красные мозолистые конечности, поморщилась – до белых им ой как далеко. Вот уеду в столицу – заживу!
– Э, – услышала окрик Пинга, – ау-э. М-м-м.
А жестами на ведро показывает и на улицу: мол, выливай помои и иди отсюда.
– Сейчас, – поморщившись, пошла исполнять поручение.
Во дворе было холодно. Вечер выдался ветреный, а я вышла в одном шерстяном платье, забыв накинуть пальто и платок.
Размахнувшись, хотела уже плеснуть грязную воду за ворота, да так и обмерла: там, в нескольких десятках шагов от меня, ехал Он! Темный лорд на белом коне… Тот самый, из моих детских сказок, привезенных дядей Шраем из Ардана. Косая сажень в плечах, аристократический лик, волевой подборок и дорогущая одежда.
Я восхищенно распахнула глаза и почувствовала, как льется по ногам грязная водица.
– Слышь, клуша, – заговорил со мной оживший сказочный образ, – это и есть лучший постоялый двор в вашем захолустье?
Очарование моментом как рукой сняло. И тут я пригляделась к лорду подробнее: волосы грязные и спутанные, на волевом подбородке щетина, на губах – презрительная издевка… Да и конь его – не конь вовсе, а кляча полудохлая.
Плеснув остатки водицы из своего ведра прямо под ноги коняге, громко оповестила:
– Нищим не подаем! – и гордо удалилась, хлюпая мокрыми сапожками и оставляя после себя мелкие лужицы. Вот так, знай наших, столичный хлыщ.
Забежав в прогретую, задымленную чадящей печкой кухню, почувствовала, насколько замерзла и проголодалась. Руки сполоснула в тазу и тут же стащила из плохо прикрытой кастрюли горяченький пирог с картошкой.
Мокрую обувь сняла и поставила у печки, временно, нацепив галоши тетки Дарки, хозяйской жены. Она как раз готовила ужин для двоих постояльцев и, как всегда, жаловалась на мужа:
– Всю ночь, гад такой, шарит по мне своими лапами! Ни отдыха, ни продыха. Днем готовь на всех, корми скотину, дои коров, а ночью ему долги супружеские отдавай, и обязательно с удовольствием на лице! Теперь еще и говорить нормально не может: только блеет что-то невразумительное, еще и бесится, что не сразу все понимают, чего его высочеству в башку взбрело! – Тут она заметила, как я доедаю третий пирог с картошкой, и стукнула меня по руке половником: – Как помочь тетке – так она смертельно больна, а как пузо набить – так сразу растущий организм! Я тебе не мать, чтоб кормить такую детину задарма.
Я пожала плечами и демонстративно отодвинула кастрюлю с пирогами в сторону – все равно уже наелась.