длинные пряди волос, все еще густые и укрывающие плечи, видимо, тем проявляя недовольство, а потом неожиданно резко оглянулась. Обрада днесь даже не успела вздохнуть, поставить на оземь небольшую плетеную из лозы корзину, как из леса, на полянку вылез густой черный дым. Словно чей-то огромный язык, он махом окутал ее образ, а после принялся плескать сразу во все стороны: вверх, вправо, влево и даже вниз, черно-сизые долгие чадные лохмотки.
А уже в другой момент, вся кулига, и лес, и небесный свод с власами облаков на нем, и само красно солнышко сокрылось в том плотном черном киселе, где схоронившимся обок ствола ели, под ее могучими ветвями, сестрице и братцу стало тягостно вздохнуть. Попервому вздохнуть, а опосля и выдохнуть. А дотоль плывущий округ кисловатый аромат хвои сменился на горечь, вроде в рот детишкам сунули уголек из печурки. Перекачивающая же своими парами морока, теперь погасила все звуки, досель живущие в гае и отдельными рыками, трелями, шипением, жужжанием, треском, хрустом, создающая его многозвучье, а потом вспять наполнилась далекими окриками да воплями людей, и совсем близким ревом звериным, свистом соловьиным, шипением змеиным. И того дикого гула испугавшись, ребятишки торопливо с корточек вскочили, да ладошками уши закрыли, головами замотав, принялись Обраду звать-величать:
– Баушка! Баушка! Идей-то ты? Чё эвонто за гам?
А Обрада деткам в сей раз не откликнулась, руками мягкими к груди их не прижала, сберегая от печали и бедствий…
Лишь сильнее кругом засвистело, зашипело, зарычало, точно что-то тянулось ноне к детушкам, хоронившимся в густых ветвях ели. И тем чуждым, гиблым звукам внезапно добавился рокот, шелест, шорох и вроде трескотня ломаемых ветвей, поваленных стволов. Такой грохот иногда приходил с грозой. Да только гроза всегда приносила дождь, молнии, и ветер, порой она также осыпала землю-матушку губительным градом, али спускала ветровороты ломавшие деревья и ветви, как лучины. И тогда бабушка Обрада, успокаивая внучат, толковала, что сие скачет по небушку вольный, шальной конь, с черной гривой и долгим сизо-серым хвостом, поколь богами не взнузданный, оттого и резвящийся без их ведома. Она еще говаривала, что кады-нибудь явится в Явь бог с мощными плечами и крепким станом да оседлает того коня, и ужоль тогда тот не будет озорничать более в небосводе, не будет ветви с деревьев срывать, да крыши в домах молниями поджигать.
Да только в этот раз то не гроза была. Не конь божий, хоть и шальной, шел по небесам, стряхивая со своего сизо-серого хвоста и черной гривы дождевые потоки, пущая с-под копыт яркие молнии. То было нечто иное и дюже страшное, дикое и злобное. Пугающее ребятишек так, что они сызнова заголосили, принявшись взывать к бабушке и сродникам. И тотчас утих хруст и хрипы, словно подбирающееся во мраке существо замерло, а потом ощутили братец и сестрица легкое дуновение, кое окутало их тела и легошенько тьму в сторонку отодвинуло так, что округ них вроде