спирали. Мадина пила чай, низко склонившись над столом, так что её забинтованная голова показалась Мите непомерно большой – нечистый свёрток изрезанных на полоски простынь. Машина аптека, много послужившая селянам с того времени, как Ахмед привёз «русскую», медсестру, – её аптека со множеством всего самого необходимого для жизни перед лицом смерти (сказал Митя) сгорела там же, на дворе, вместе с вещами не столь, может быть, шикарными, но дорогими, с которыми срослась душа – и сгорела частью вместе с ними.
Мужчины сели за стол. Мария положила им варёной картошки, по куску мяса. Корову штурмовики застрелили прямо в хлеву. Мария сама разрубила тушу, перенесла на ледник. Чего-чего, а голод им не грозил.
– Поешь сама-то, – сказал Ахмед.
– Не хочу. – Маша села рядом с девочкой, провела рукой, облетела едва касаясь «дорожную» повязку. – Болит?
Мадина отрицательно качнула головой.
– Не хочет расстраивать маму, – сказала Мария.
– Я тоже поеду, – сказал Шамиль. – Не хочу здесь.
– Если будешь хорошо кушать, поедешь, – сказала Мария.
– Я не хочу кушать, – сказал Шамиль.
– У детей пропал аппетит, – сказала Маша, обращаясь к Мите
– Ещё бы. После всего-то.
– У меня самой в ушах звенит не переставая. Даже ночью. Проснусь и не могу заснуть – так звенит. Наверно контузило. Да нервы ещё.
– Валерьянки попей, – сказал Ахмед.
– Нет валерьянки. Всю выпили.
– Я тебе привезу, – сказал Митя. – Если вернусь.
– Я список приготовила. Аптеку надо.
Мария вынула из кармана сложенный вчетверо лист бумаги, протянула Мите. Тот взял его, спрятал не читая,
– Так вот, – сказал Ахмед, как бы продолжая начатый разговор, – если что-то случится… с тобой или с ней… я его пристрелю,
Воцарилось молчание. Что он мог им ответить? Разве сам он не убивал – в бешенстве, в страхе, в опьянении боем? Он помнил каждого. Их было немного, и всё же больше, чем женщин, с которыми он в своей жизни спал, и уж вполне достаточно для того чтобы ужаснуться, оглядываясь на прожитое с высоты своих двадцати девяти, которые казались ему иногда девяносто двумя.
Но такой холодной ярости, безграничной, неутолимой, какая, по всему, владела его другом, Митя не помнил. Не помнил себя в таком состоянии, когда каждый новый – как глоток кислорода.
– Но сначала ты убьёшь меня, – сказала тихо Мария, даже не повернув головы, просто вывесила маленький красный флажок у входа в погреб, где заперли пленного.
Каждый отряд держал своих пленников при себе. Тем, кто выказывал желание включиться в боевые действия, давали оружие. Говорили: «Искупишь кровью». Никого, впрочем, не принуждали, не морили голодом, не били: обменная карта должна была содержаться в хорошем состоянии. На постоях раздавали по семьям – уменьшить вероятность побегов.
Глядя на них, Митя вспоминал себя – там. Всё было похоже – и непохоже