баррелей масла, убив около одиннадцати китов. Они убивали примерно по одному киту в пять дней. Но такой темп скоро вымотал экипаж. А погода лишь прибавила им работы. Сильный ветер и неспокойное море значительно усложняли охоту. «Эссекс» швыряло по волнам из стороны в сторону. Разделывать китов и вываривать масло на такой неустойчивой платформе было вдвойне сложнее. Волнение было таким, что поднимать и опускать вельботы стало небезопасно. «Наши шлюпки сильно пострадали, когда бились о борта, – вспоминал Никерсон. – Несколько раз они едва не разлетались на части, налетая на судно». Так необходимые в китобойном промысле лодки постоянно ремонтировались.
По мере того как количество бочек в трюме росло, «зеленорукие» привыкали к суровому китобойному промыслу. Рутинная работа – а китобойное судно представляло собой не что иное, как плавучий завод, – в конце концов притупила чувство удивления, возникавшее при столкновениях с китами. И матросы уже не рассматривали свою добычу как пятидесяти-шестидесятитонное создание, чей мозг в шесть раз больше человеческого (и, что должно было впечатлить моряков еще больше, чей член был размером с человека). Теперь они смотрели на кита как на «самоходное хранилище дорогого жира», как писал один из матросов. О китах говорили, прикидывая количество масла, которое можно вытопить из них: кит на пятьдесят баррелей. И хотя китобои много знали о привычках этих животных, они никогда не рассматривали их как нечто большее, чем просто товар, составные части которого – голова, жир, амбра и тому подобное – представляли некоторую ценность. Все остальное – тонны мяса, кости, внутренности – просто выбрасывалось. Эти гниющие плоты потрохов привлекали тучи птиц, рыбу и, конечно, акул. Точно так же, как освежеванные останки бизонов покрывали прерии американского Запада, обезглавленные останки кашалотов замусоривали океанские воды начала XIX века.
Даже самые неприятные моменты китобойного промысла стали проще, как только «зеленорукие» поняли, что это часть процесса, который приведет их к процветанию, – как мытье золота или выращивание пшеницы. Вот почему настоящие китобои так любят процесс выварки, этот заключительный шаг на пути превращения живого, дышащего кашалота в холодные, мертвые деньги. «Это ужасно, – признавал писатель Чарльз Нордхофф, – но старые китобои наслаждаются этим. Они с удовольствием вдыхают зловонный дым. Зловоние становится для них символом будущего богатства». Но дело было не только в деньгах. Каждый кит, каждая бочка с маслом приближали их к Нантакету, к возвращению в свои дома, к своим семьям.
Именно когда китобои вываривали китовый жир, они больше всего тосковали по дому. «В такие моменты с особой теплотой вспоминаешь о женах и детях, – говорил Уильям Мейси, – и каждый чувствует приближение дома и друзей, когда закупоривается очередная бочка и раздается крик “Уноси!”». И в самом деле, старые китобои все как один говорят, что самое приятное в рейсе – это «выварка и возвращение домой».
И