в руке станнер, он двинулся к поляне. Я остро пожалел, что у меня нет оружия: мало ли, как повернется дело. Однако до восемнадцати лет оружие не полагается даже егерю в заповеднике. Идиотский закон.
– Отец, цветы!
Спохватившись, что голова у него точно Птичий шалашик, отец принялся стряхивать дары. Как много седины в его темных волосах. А ведь он еще совсем молодой…
– Не высовывайся, – предупредил он, и мы вышли из-за пушистой ели-ели на поляну.
Я остановился чуть позади отца. Станнер он держал дулом вниз.
– Сколько Птиц? – спросил он резко.
Охотники так и подпрыгнули. Черноволосая охнула, рыжая выронила перья, мужчина бросил свой пучок, словно тот обжег ему пальцы. Оружия у него не было, птицебоя в чехле я тоже не видел. Молодой парень, немногим старше меня. А женщинам, по-моему, за тридцать. Что же – до тридцати лет не сподобились стать Осененными? Не верю. Скорее, кумушки явились, чтобы сделаться Осененными дважды.
– Сколько Птиц? – повторил отец.
– С-семь, – неуверенно ответила черноволосая. – Или шесть…
Кудри роскошные, но сама худая, скулы обтянуты, под глазами мешки. Рыжая тоже худосочная, бледная. Неужто они верят слухам, будто Птицы лечат от любых болезней? Вот же чушь…
– Ваши документы, – велел отец.
Женщины испуганно переглянулись, у парня забегали глаза. Если охотник сильно трусит, он может стать опасен.
– Не двигаться, – предупредил отец, поднимая оружие. – Джим, возьми у него документы.
Я двинулся вперед. Парень попятился.
– Стоять! – крикнул отец.
Охотник замер; рыжая пискнула, точно придавленный лисовином кротик.
Где их птицебой? Повесили на сук, прислонили к дереву? Нехорошо у парня бегают глаза; ой, нехорошо…
Его взгляд вдруг остановился, парень глядел мне за спину. Я обернулся.
Из-за ели-ели позади отца выступил человек. На плече висела винтовка, из нагрудного кармана торчали два сине-зеленых пера. Лицо в морщинах, седой. Вот главный охотник. Судя по короткой стрижке – залетка, не энглеландец… Он вскинул руку, в которой оказался лучемет.
– Берегись! – крикнул я, бросаясь на землю.
У отца на боку, под левой рукой, появилось черное пятно.
Я толкнулся, перебросил тело вбок, уходя из-под нового выстрела.
Отец еще стоял на ногах, обугленная куртка по краям паленого пятна дымилась. Я опять толкнулся от земли, опираясь руками, перемахнул дальше, стремясь к краю поляны, под защиту толстых стволов. Чужак целил в меня из лучемета. Выстрел – рядом вспыхнула и мгновенно сгорела трава. Отец начал оседать; ствол станнера повернулся в мою сторону. Возле бедра клюнул землю новый яркий луч, от вспышки дохнуло жаром. Рывок!.. Да что со мной? Я вдруг обмяк, опрокинулся на спину, уставился в небо, проткнутое верхушками ели-ели. Небо начало стремительно сереть, а солнце – гаснуть. Деревья сгинули во мгле, и я едва расслышал голос:
– Ни хрена себе! Что он… – И все. Лишь тьма и тишина.
Потом