кухню за льдом и мокрым полотенцем, хотя ничего хуже синяков со мной никогда не приключалось. Но на сей раз она ведет себя иначе. Может, потому, что поздно, а она устала. А может, потому, что спустя три года она наконец начинает понимать, что завязывать я не собираюсь.
– Дай мне его, – говорит она, и я отдаю, потому что уже смыл большую часть черноты.
Она берет его и уходит. Я знаю, она пошла делать то, что делает каждый раз, – то есть прокипятить клинок, а потом воткнуть его в большой горшок с солью, в котором он будет выставлен на лунный свет в течение трех ночей. Затем она вынет его, натрет коричным маслом и скажет, что он как новенький.
То же самое она делала для папы. Он приходил домой, прикончив очередное умертвие, она целовала его в щеку и забирала атам так же обыденно, как любая другая жена берет мужнин портфель. Мы с ним имели обыкновение, скрестив руки на груди, таращиться на клинок, пока тот торчал в горшке с солью, давая друг другу понять, что оба считаем это смехотворным. Мне всегда казалось, что мама просто тешит свою фантазию. Словно наш нож – Экскалибур в камне.
Но папа позволял ей это делать. Он знал, во что ввязывается, когда познакомился и женился на ней, хорошенькой викканке с темно-рыжей гривой и гирляндой из белых цветов на шее. Он тогда соврал в ответ и сказал, что он тоже викканин, за неимением лучшего слова. Но на самом деле папа ни во что особенно не вдавался.
Он просто любил легенды. Любил хорошо рассказанную историю, сказки, от которых мир казался круче, чем он был на самом деле. Он обожал греческую мифологию – вот откуда у меня такое имя.
Они сошлись на компромиссе, потому что мама любила Шекспира, и в итоге меня назвали Тезеем Кассио. Тезеем – в честь убийцы Минотавра, а Кассио – в честь обреченного лейтенанта Отелло. По-моему, имечко дурацкое донельзя. Тезей Кассио Лоувуд. Все зовут меня просто Кас. Полагаю, мне следует радоваться – скандинавскую мифологию папа тоже любил, и я вполне мог оказаться Тором, что было бы по определению невыносимо.
Выдыхаю и гляжусь в зеркало. Никаких следов ни на лице, ни на парадной серой сорочке, в точности как на внутренней обивке «Ралли спорт» (хвала богам). Видок у меня комичный. Брюки, сорочка, словно я на важное свидание собрался: ведь машину у мистера Дина я попросил якобы именно для этого. Когда я сегодня вечером уходил из дома, волосы у меня были зачесаны назад и даже слегка смазаны гелем, но теперь, после этой чертовой возни, свисают на лоб темными сосульками.
– Ложись-ка ты поскорее спать, милый. Поздно, а нам еще паковаться и паковаться.
С ножом мама разобралась. Она снова всплыла наверх и прислонилась к дверному косяку, а ее черный кот вьется у нее вокруг лодыжек, словно скучающая аквариумная рыбка вокруг пластмассового замка.
– Просто хочу слазить в душ, – говорю я.
Она вздыхает и отворачивается.
– Ты ведь с ним управился? – добавляет она через плечо, словно спохватившись.
– Да. Управился.
Она улыбается мне. Улыбка грустная и тоскливая.
– На сей раз впритык.