со стиркой – в бараках нечем было дышать. Во дворе стирали, варили варенье, вынеся из дома керогаз и кастрюли. Тогда в августе и сентябре по двору плыл сладкий запах ягод и фруктов.
На веревках полоскалось от ветра белье – мальчишки, конечно, попадали в него мячом, а женщины с криком бросались за ними.
Милочка ни с кем не дружила. Во двор почти не выходила – зачем? Слушать крики детишек и их заполошных мамаш?
Разборы, скандалы между соседями? Противно. Она ненавидела свой двор, своих соседей, свой городок. Ненавидела все – отвратные запахи дешевой еды – вареной капусты, горелого молока. Звуки рыдающей гармони, пьяные выкрики, громкие проклятия, покосившиеся темные бараки, пыльные и чахлые редкие деревца. Серую от пыли, вытоптанную траву.
Она ненавидела все. «Папочка, папочка! – шептала она по ночам. – Пожалуйста, забери меня отсюда! Очень тебя прошу!»
Спасало то, что бабка Нюра в комнате почти не бывала – то торчала на кухне, то во дворе. Почти до вечера Милочка была хозяйкой в их узенькой темной комнатке – две кровати, старая раскладушка, со скрипом разбирающаяся только перед сном, иначе в комнате было бы не пройти. На раскладушке спала мать.
Мать возвращалась с работы, и садились ужинать – вечерять, как говорила деревенская Нюра. При этих словах Милочка морщила нос и закатывала глаза.
Нюра обижалась и жаловалась матери. Измученная мать махала рукой: дайте в себя прийти, господи!
От усталости она начинала плакать, но Милочке было ее не жалко. Сама виновата – не смогла удержать отца. Папочку.
На ужин обычно была каша – перловая или пшенная. Или картошка. После зарплаты – с куском колбасы или рыбы. Рыба воняла, от жирной колбасы болел живот. Иногда «подавались» макароны – серые, клейкие. Но – посыпанные сахаром. Их Милочка ела. Отодвинув тарелку с недоеденной кашей, она резко вставала со стула.
– Не нравится, барышня? – Бабка Нюра сверлила ее злобным взглядом. – Ишь, королева!
– Оставь ее, – коротко бросала мать. – Не хочет, да бог с ней! Проголодается – холодное съест.
Но Милочка не ела – на десять копеек покупала себе булочку с маком. Запивала газировкой из автомата. Да пропадите вы пропадом с вашими кашами!
Пенсию свою бабка Нюра копила, не отдавала. Оплачивала только «квартирные»: «Я у вас тут не за просто так – я на законных!» Но мать молчала – тетка и стирала, и гладила, и толкалась в очередях за продуктами. И как-никак, а готовила. Называла она Милочку Люськой. Так и орала в окно: «Люська, ты где?» Милочка злилась. Имя «Люська» казалось ей простым, каким-то шалавистым – что это за Люська? То ли дело Милочка! Настаивала на Милочке, а вредная бабка смеялась: «Милочка? Да так в деревне коров кличут! Выдумала чего – Милочка!»
А однажды… Стерва эта старая навсегда перечеркнула светлые Милочкины мечты – недобро усмехнувшись и глядя ей в глаза, вдруг выдала:
– Папашу своего ждешь?
Милочка затаила дыхание.
– А ты не жди, девка! Сгинул твой папаша – тю-тю! В тюрьме