пенсионеров в общественной жизни; пандемическое распространение виртуголизма (виртугалиш – болезненная, трудноизлечимая в то время компьютерная зависимость. Примеч. к изданию 2030 года), полная ликвидация иерархии этических ценностей и возникновение общества постмодернистской “мультикультурной и амбивалентной” этики…»
Никто никогда ничему не учится, подумал он. Уж какой, казалось бы, урок преподали мы всему миру сто лет назад – нет, без толку. Приветствовало тогда прогрессивное человечество страну свободного труда, не хотело видеть ни рабов этой пролетарской свободы, ни убитых ею. И потом никакие разоблачения не помогли… Еще не рассыпалась в прах ржавая колючка опустевших лагерей, сначала немецких, потом наших, а уж университетские профессора и романтические художники по всему миру завели свою вечную песню протеста: справедливость, социальные гарантии, поддержка неэффективных членов общества, права меньшинств…
И добились своего, безответственные болтуны. Политическая корректность оказалась идеологией-то похлеще марксизма-ленинизма вместе со сталинизмом, маоизмом и прочей дрянью. Не нищих пассионариев, которые, только кликни, пойдут громить и грабить, не азиатов, африканцев или нас, межеумков, – нет, солидных европейцев, работящих американцев взбаламутила. Прочный, устоявшийся мир, за века взрастивший разумного и трезвого обывателя, разрушила. «Сепаратисты имеют право на национальное identity… Террористы имеют право на суд, никакого уничтожения на месте… Бездельники, не желающие работать, должны содержаться обществом – ведь это общество виновато, что они такие… Легализовать наркотики немедленно! Gays, be proud! Бедные педофилы, они так страдают…»
И этот безмозглый идеализм дармоедов из Гарварда и Сорбонны, богемных бездарей и шутов в какие-то тридцать-сорок лет погубил целую цивилизацию.
Вот вам и свобода, вслух сказал он сам себе – и испугался. Совсем сумасшедшим стал старик… Один из охранников мгновенно перестал храпеть, как бы прислушиваясь, что еще ляпнет поднадзорный. Он, стараясь не слишком громко шаркать шлепанцами, пошел на кухню, включил чайник, дожидаясь, когда закипит, присел к уголку стола…
Их свобода довела, а нас отвращение к ней. Чуть что – караул, погибаем, зовите строгого барина, товарища генерала, отца народов! Пусть порядок наведет, пусть нас, дураков, посечет, зато потом и накормит…
По сути же, думал он, все дело в одном: в иллюзии, что можно устроить жизнь так, чтобы всем хорошо было. Талантливым и никчемным, сильным и слабым, хозяину дома и разбойнику, собирающемуся этот дом ограбить, всем поклоняющимся разным богам и верящим во враждебные идеи… Вот дадим всем равную свободу, и будет благодать – а злодей-то освобожденный давай злодействовать от души! Вот найдем сильную руку, она нас защитит – а сильная рука-то хрясь тебя по шее, а на эту сильную руку тут же другая находится, еще сильнее… Поехало, не остановишь.
Не хотели жить в драме, раз и навсегда поставленной Главным Режиссером,