продолжая багроветь уже угрожающе, предынсультно. – Давай, Игорек, давай…
– А вот капитан, – седой Игорек вздохнул, – действительно… как есть самый серьезный из них мужик, так себя и показал…
– Ушел? Плохо… – Лысый медленно поднял глаза, отражения света вспыхнули и застыли в их желтизне.
– Ну, не ушел… – Игорек помялся, – но парня нашел одного, хороший парень, сейчас на полковника его представляю досрочно, повредил сильно… позвонки смещены, едва вывезли через Хитроу… В госпитале сейчас, на Соколе… Но все равно мы были правы – на бабу и этого взяли. Всех разметал, а бабы-то нету!.. Ну и сам к нам приплыл… Потом уж все кончилось, а он на коленях стоял: скажите, что будет жива, покажите ее, все сделаю. И заплакал, представляешь, Федор Степаныч?
– Представляю, – коротко ответил лысый. Свет опять блеснул и погас в желтых глазах. И в тишине он сказал задумчиво: – А мудак был все-таки этот… как его… ну в Африке где-то был наш парень… Амин, что ли? Людей жрал, мясо человеческое в холодильнике держал… Ну мудак – и больше ничего.
Потом они парились в бане, а краснопогонный солдатик, намертво заперев ворота и караулку, маясь вдруг беспричинной тоской, в нарушение всех инструкций бродил по участку и иногда заглядывал в окно предбанника. Сквозь щель, образованную чуть разошедшейся занавеской, ему были видны пятеро жирнобоких, тяжелоплечих мужиков. Они сидели на лакированных деревянных лавках вокруг лакированного деревянного стола и все жрали и жрали коньяк, и заедали рыбой, икрой, финской колбасой, бананами, тушенкой из железных банок, ананасами, американской жвачкой, сгущенным молоком, марокканскими апельсинами, сухумскими гранатами, сырым мясом с базара по тридцатке килограмм, швейцарским шоколадом, и сахарным песком без всяких ограничений посыпали ровненькую экспортную воблу без голов, туго набитую в стоячем положении в круглую банку. Дым «мальборо» и «кента» полускрывал порнуху, прокатываемую на видаке, и гремели двухкассетники.
Солдатик видел это совершенно ясно. И подумал, что если бы туда воткнуть хотя бы одну гранату, кишками и мясом забросало бы все вокруг. И с этой мыслью он вернулся к воротам, потому что вот-вот мог пойти по постам проверяющий.
5
Жизнь прослеживалась, как одна длинная фраза, полная придаточных предложений, лишних определений и отступлений в скобках, – приходилось возвращаться к началу, и смысл проступал, несмотря на перепутанный где-нибудь падеж, окончание, меняющее местами объект и субъект действия.
Все чаще в последнее время он задумывался о тех странных, по привычке казавшихся бессмысленными годах, которые принято считать, не вдаваясь, счастливыми, – о детстве и молодости. И получалось, что между ними и нынешней жизнью был какой-то незамеченный провал или рубеж, какое-то пространство, перейдя которое, он сначала изнутри, а потом и во внешних своих чертах стал совершенно другим. Что-то такое случилось, после чего и читать стал по-другому, и музыку слышать иначе – музыку, кстати, хуже и тупее,