всех.
Так ведь до этого дойти надо. А чтобы дойти в юном возрасте – Господи, да он погиб пацаном! – надо именно им и быть: умнейшим, по словам штатного царя, человеком в стране, а значит, и в мире, потому что наш мир начинается и кончается здесь, мы к другому отношения не имеем. Человеку же обычному, не умнейшему и гениальному, а просто неглупому и способному, требуется для осознания преимуществ такого одиночного, автономного царствования прожить до старости, не один раз приложиться мордой обо все стены и углы, побыть на разного масштаба тронах и с каждого навернуться и только потом, если мозги не разлетятся и не растворятся в разных едких жизненных жидкостях, допереть… Да и то, как правило, на чисто теоретическом уровне, а чтобы действительно одному и царем – тут еще воля нужна, и сила, или сила воли, «силволя», как говорил старшина. Но где та воля, не говоря уж о силе?..
Надежда попробовать все же остается.
Если честно – даже пробую.
6
Теперь про царевича.
Можно было бы предложить читателю целую систему более или менее (теперь даже культурные люди говорят «более-менее») сложных построений, из которых следовало бы, кого в обществе я условно именую царевичами и почему. Но лучше эти построения опустить, так как обоснование терминологии всегда занимает слишком много места, отвлекает на бесконечные отступления, а мне сейчас не терпится перейти к сути дела, выбранный темп длинной и ветвистой речи тяготит. Буквально чувствую, как давит заданная медленность, а мысли и пишущая левая рука дергаются, суетятся – надо скорее высказаться. Так что царевич и есть царевич, сами поймете, о ком речь.
По некоторым чертам характера, и в первую очередь по склонности к занятию, которое сочинители наших эстрадных песен применительно к себе всерьез называют творчеством, я вроде бы безусловный царевич. В семье, состоявшей исключительно из сапожников и портных – позже об этом, позже, – полный выродок.
Склонность к излишествам на грани, а то и за гранью порока – ну, нормальный комплект: пьянство, бабы, детали опустим.
Почти женские чувствительность и сообразительность по части вещей тонких, простых, но трудно различимых – в отличие от мужской размашистости, неспособности скрутить или хотя бы нащупать слишком толстыми пальцами узелок на нитке или на чужой судьбе. Порвут, а чаще просто не разглядят.
Бешеное честолюбие, тщеславие за пределом представимого. Чтобы все знали, и не просто знали, а завидовали. Но одновременно вопреки всякой логике и любили.
При этом страшнейший комплекс: я – самый тупой, бездарный, необразованный, уродливый и нелепый; все, что получил, досталось незаслуженно и путем обмана, другие не видят, но себя-то не обдуришь, везучая посредственность.
И, конечно, одновременно: не такая уж везучая… им-то откуда известно про бездарность, подумаешь, эксперты… рядом с ними – вообще гений! А раз не оценивают, значит, просто злобные гады, и всё.