за тем едва ли не пропал,
забравшись в твой Ноймейстерский хорал.
А если бы я в веке жил твоем,
меня б ты взял к себе учеником?
Я бегал бы за пивом в магазин
и протирал от пыли клавесин,
и помогал настраивать орган,
а в выходной, конечно, был бы… трезв.
Шучу-шучу, ведь я не пью почти,
по крайней мере, после двадцати.
Ты хмуришься? Тебе пора домой,
в Баххаус свой на улице Мясной?
Там нынче Лютерштрассе, 35.
И кто посмел ее Мясной назвать?!
Там быть должна тринкхалле за углом:
в Германии тринкхалле – каждый дом,
где льются реки брау, а не вайн,
а на закуску – что-нибудь из швайн.
Мы там с тобой однажды посидим:
твой ученик с учителем своим.
Узнав тебя, лакей молодцеватый
поставит нам «Кофейную кантату»…
Ты вновь, любезный Бах, нахмурил брови,
остановив меня на полуслове.
Ну что ж, еще успеем поболтать.
Я помню: Лютерштрассе, 35…
Прощай, мой добрый Бах! Прощай. Прощай.
Забудешь ты, но ты не забывай.
Увидимся еще. Наверняка.
Пока, маэстро Бах! Пока, пока…
Уходит Бах. И белый свет не мил.
Поговорили. Недоговорил.
Ушел. Но продолжают разговор
прелюдия и фуга си минор…
Отъехавшему другу
Земля обетованная. Печаль
такая же, как и во время оно.
Сухая комариная пищаль
сочится из пазов Бен-Гуриона.
Застыла птица. Двигатель заглох
иль остановлен, что одно и то же.
Теперь за все в ответе только бог,
на Бога совершенно не похожий.
На все про все – одышка и слеза,
засохшая на сгибе мокасинном.
И чешуя козырного туза.
И жажда. И любовь к трем апельсинам.
Один – за тех, кому не повезло.
Другой – за то, что стало недоступно.
А третий – так. Наверное, назло.
Зато он самый сладкий. Самый крупный.
Несостоявшемуся другу
Со мной Вы были Моцартом, мой друг,
а без меня останетесь Сальери.
Вам, друг Сальери, было б недосуг
сдружиться даже с Данте Алигьери.
Вы не были мне другом. Никогда.
А стать моим врагом – не в Вашем стиле.
А стали бы – о счастье! – Вы тогда
меня бы непременно отравили!
Любить, а не трепаться о любви —
вот наша философия, Гораций!
Сперва влюбись, а там – хоть отрави
игрой аллюзий и аллитераций.
Ты полюби, а там – хоть отравись!
А Вы, мой друг, отравлены – собою.
Там асмодеи заползают в мысль,
где нету амадеев под рукою.
Без вольфгангов в любые времена
не обуздать ни шепота,