– недвижным. Зрение ее раздвоилось; глаза различали мельчайшие, еле освещенные луной детали – зато прочий мир размылся, потерял очертания, как та темная тень, что сидит сейчас у нее над головой…
Движение в кронах, чуть заметное; тень мелькнула – и замерла. Вот она. Вот…
Хруст. Летит на землю снесенная ветка; топорик бессильно вгрызается в древесную плоть – а над головой скрипуче смеются, смеются над ее бессилием, обреченностью, над беспомощностью Игара…
– Тварь!! Тварь, я убью, убью!..
Ухая, как дровосек, Илаза рубила и рубила, прорубалась, продиралась; кажется, цикада, жившая у ручья, испугалась и смолкла. А если б она и трещала по-прежнему, Илаза все равно не услышала бы, потому что кровь в ее ушах заглушала все звуки, оставляя только бешеный стук сердца: бух-бух-бух…
Пена, поднявшаяся в ее душе, проливалась наружу. Топор рвал паутину и бился о стволы; Илаза кричала и проклинала, замахивалась на мелькавшую перед ней тень, но удар ее всякий раз приходился уже в пустоту, и она задыхалась, немыслимым усилием выдирая увязающий в древесине топор. Еще одна цикада проснулась совсем близко, и вдалеке отозвалась еще одна; умиротворенный, благостный, нежный звук…
– Обернись, я здесь.
Хруст срубаемой ветки. Хриплый крик поражения.
– Не туда бьешь…
Топор не встречает сопротивления, рассекает воздух, и потому невозможно удержаться на ногах. Илаза вскочила снова, не чувствуя ни боли, ни страха. Смешок, похожий на треск… Подрубленная ветка качается, как переломанная рука…
Слезы ярости. Визг, пронзительный, как сверло. Тошнота.
Там, у ручья, песня цикады. Помрачение; в руках пусто, и с ладоней зачем-то содрали кожу. Прошлогодние листья пахнут влагой и гнилью… Темные желуди без шляпок и шляпки без желудей.
…Зеленый желудь на шпильке, нарисованные углем глаза. Ноги… Босые ноги, на щиколотке – длинная царапина… Ада играла с котенком. Ноги… не достают до пола…
…Вот кого напоминают эти мертвые тела в паутине. Висят, не достигая опоры… Как там, в спальне, на шелковом пояске…
Помрачение.
Темный мир вокруг снова сменил очертания. Тоска, глухая и липкая безнадежность. Поражение.
Конец.
А цикады гремели – их было уже бесчисленное множество.
Как звезд.
От весны и до самых заморозков в этом парке цвели розы. Кусты зажигались один за другим, как факелы, передающие друг другу огонь; восхитительный аромат, разлегшийся на берегах маленького рукотворного озера, в меру сдабривался пряным запахом свежих коровьих лепешек. Госпожа обожала парное молоко – никому и в голову не приходило спросить, почему она не пользуется услугами обычной молочницы. Госпожа любит животных, и госпожа неповторима во всем. Если бурая корова ходит среди розовых кустов – значит, именно там и место бурой корове; говорят, кое-кто из богатых горожанок пытался следовать сей странной моде. Но, во-первых, ни у кого в округе нету столь роскошного парка, и, во-вторых, не всякий муж согласится терпеть