с людьми – хоть бы и через силу, прошу тебя.
– У меня много друзей, – сказала я уверенным тоном. – Все в порядке.
Первый раз я соврала маме. Ничего не было в порядке.
Я разогнала всех, кто мог бы вывести меня из болезненного состояния.
Маленький уютный мирок разрушился, я в прострации сидела на развалинах и не желала их покидать.
Истаяли черные кружева последнего снега, и на улицы Петербурга пришло весеннее тепло. Даже городской воздух, к грубым запахам которого я долго привыкала, стал будто бы нежнее и мягче. Легкая желтая дымка плыла среди деревьев, и с каждым солнечным днем она становилась зеленей и гуще.
В восьмом часу утра, в первый день майских праздников я сидела за столиком «Кофейного Рая» в ожидании посетителей, а пока никого не было, пользовалась свободным временем и читала учебник магической латыни, взятый в институтской библиотеке.
В столь ранний час в зале кофейни находились лишь я и новый бариста Эдик, занявший место Лены. Эдик тоже был студентом-магом. Он, нацепив наушники и поставив ноутбук на нижний прилавок стойки, самозабвенно сражался в какой-то шибко волнительной компьютерной игре. Со стороны барной стойки периодически доносилось «Ах, ты ж!..», «Ох, ты ж!..» и «Нате вам, получайте, гады!».
На кухне гремела противнями наша стряпуха, Нина Семеновна, по залу плыл приятный аромат свежей выпечки, восклицания были слегка невнятны и перемежались чавканьем – первая пара пирожков уже исчезала в ненасытном Эдике.
Из колонок звучал негромкий джаз с прозрачными трелями верхних фортепианных нот. Нотки легкомысленно стремились к небу, но их уравновешивал рассудительный басок контрабаса.
Утреннее солнышко заглядывало в каждый уголок кофейни, и я с удовлетворением отмечала, что стыдиться нам нечего: темные доски пола сияли, клетчатые скатерти были свежими. На каждом столе стояла вазочка с цветком, и заклинание неувядания было выполнено аккуратно и надежно – я сама накладывала его позавчера. Куда ни посмотришь – ни пылинки, ни соринки. Мне вспомнился рассказ Хемингуэя, где один старик приходил в кафе и подолгу там сидел, потому что там было «чисто и светло».
Эта вещь так и называлась – «Там, где чисто, светло», и у нас было в точности так.
Учебник мне попался старенький, апатичный, и библиотекарь Лина Давыдовна, выдавая его, даже извинилась.
– Прости, Данюша, что подсовываю тебе такой… – она покосилась на книгу и продолжила, – …раритет, но уж кто-кто, а ты с ним справишься.
Поначалу буквы были бледными, местами даже совсем исчезали. Но я пошептала учебнику ласковые слова, погладила по потрепанной обложке, осторожно расправила заломленные уголки страниц и устроила книгу так, чтобы раскрытые страницы смогли погреться в утренних лучах. Постепенно от поглаживаний и воркований мой старикашечка оттаял, взбодрился и даже помог с объяснениями в одном сложном правиле. Красивый старинный шрифт стал четче, а на пустых доселе страницах обнаружились недурные гравюрки.
Вот и славно, мастерство не пропьешь,