осознавать всю невообразимость моей мести, то даже удивился, почему в эту минуту триумфа не чувствую удовлетворения, только неясную пустоту.
– Ты всегда говорила, что хочешь, чтобы дом достался мне, – вдруг сказал я, и голос мой был так спокоен, словно я и не любил, и не ненавидел ее, просто был безразличен к ее присутствию в этом темном, мрачном доме. – Скоро я его получу, и мечта всей твоей жизни исполнится. Но если ты думаешь, что мы сможем жить под одной крышей, боюсь, ты сильно ошибаешься. Я буду сам себе хозяин, но никогда – слабым отражением твоих желаний, как бедный кузен Роберт. Я и так слишком долго был у тебя на побегушках.
Она была так зла, что не могла говорить, а лишь дрожала от ярости. Потом вдруг начала, всхлипывая, умолять меня:
– Марк, пожалуйста… Я не вынесу… Пожалуйста… Я тебя люблю… Позволь мне остаться… Не отвергай меня…
И неожиданно мне захотелось, чтобы она осталась, захотелось ее благодарности, ее гордости за меня, ее любви. Я боялся открыть рот из страха, что выдам, насколько близок был к этой глупой и сентиментальной перемене. Но я заговорил. Я сказал так, чтобы она испробовала плодов своей собственной черствости:
– Я так решил, и ничто не изменит моего решения. Мне очень жаль.
Она начала кричать на меня, но мне было все равно. Я просто предложил ей покинуть дом без промедления и, когда мы добрались до экипажа, велел кучеру ехать в Пензанс через Морву.
– Морву? – сказала мать. – Морву? Зачем нам Морва?
– Туда приехал мой отец, чтобы проинспектировать свои владения, и я собираюсь погостить у него несколько дней. Роберт позаботится о тебе, когда ты приедешь в Пензанс. Мне незачем сопровождать тебя до Лондона.
– Но…
– Я хочу повидать отца.
– Но почему именно сейчас? – Она была в ярости и в отчаянии одновременно. – Мне ты нужен больше, чем ему!
– Может быть, – сказал я, – но он мне нужен больше, чем ты.
Она не ответила. Может быть, она наконец поняла, что ей нечего мне сказать. Она плакала всю дорогу до Морвы, а когда экипаж остановился у церквушки в небольшой деревушке, гордость вернулась к ней, и когда я попытался поцеловать ее на прощание, она отвернулась.
– Я зайду к тебе, когда в следующий раз приеду в Лондон, мама, – сказал я после минутного колебания. – Счастливого пути!
– Не утруждай себя визитами, – ледяным тоном вымолвила она, потом вдруг опять заплакала, прижалась ко мне и стала умолять остаться, потому что, в конце концов, я ее сын, ведь правда же, и всем ей обязан.
– Я не единственный твой сын, – сказал я. – Есть еще Найджел.
– Да, – равнодушно подтвердила она. – Найджел. Я сильно болела после его рождения. Чуть не умерла. Боюсь, я никогда его особенно не любила.
– Он бы приехал к тебе, если бы ты его пригласила. – Я выпрыгнул из экипажа и велел кучеру ехать дальше. – До свидания, мама.
Она не ответила. Экипаж медленно покатился прочь по дороге, бегущей через пустошь на юг, и я смотрел ему вслед, пока он не въехал на горный кряж и не исчез из виду. Потом, все еще чувствуя себя опустошенным