же был более уязвим, чем хотел признать. Шестнадцать лет – очень чувствительный возраст. Я знал, что полноват, что, несмотря на значительное сходство с матерью, не унаследовал ее привлекательной внешности. К тому времени я понял также, что уже никогда не стану высоким. И все же мне не понравилось, что девушка, к тому же одних со мной лет, заявила мне в лицо, что я невысокий, толстый и невзрачный.
Я все еще смотрел на нее, и щеки мои уже начинали гореть от бессильного гнева, когда моя мать голосом, который остановил даже Харри Пенмара, позвала меня из экипажа:
– Марк! Мы немедленно уезжаем!
Так завершилась моя третья поездка в Пенмаррик, столь же безуспешная, сколь и попытки моей матери получить Наследство через суд. Наше дело оказалось проиграно; задобрить Жиля было невозможно; Пенмаррик навсегда уплыл из моих рук.
Вот тогда-то я впервые увидел, как плачет моя мать. Она смотрела на исчезавший из поля зрения Пенмаррик, и две большие слезы катились у нее из глаз. Но когда Роберт взволнованно предложил ей свой платок, она сделала резкий отрицательный жест.
– Убери его, глупец, – сказала она, властная даже в горе, и подняла голову чуть выше. – Ну вот и все, я полагаю. Я возвращаюсь в Лондон и посвящу свое свободное время занятиям более достойным, чем судебные тяжбы. Может быть, женскому суфражистскому движению. Это достойная цель. Или борьбе за контроль над рождаемостью.
Роберт и я обменялись взглядами, полными ужаса, но промолчали, чтобы не расстраивать ее еще больше. Уж мы-то знали, что она никогда не откажется от желания вернуть Пенмаррик, пусть даже никаких надежд как будто и не оставалось. Во всем, что касалось Пенмаррика, моя мать была слишком одержима, чтобы признать полное и окончательное поражение. И жизнерадостна настолько, что, когда мы прибыли в гостиницу «Метрополь» в Пензансе, она уже успокоилась и смогла начать обдумывать планы на будущее. Думать о Пенмаррике, по крайней мере в тот момент, было невозможно, но я, по ее мысли, оказался ему достойной заменой.
– Ну что же, Марк, – сказала она, отправив Роберта с каким-то поручением, чтобы он не помешал нам говорить наедине. – Я получала удовольствие от твоего общества, пока мы боролись за Наследство, и надеюсь не расставаться с тобой сейчас, когда борьба подошла к концу. Почему бы тебе не переехать в Лондон и не поселиться вместе со мной? У тебя были бы свои комнаты, щедрое содержание и свобода наслаждаться культурными ценностями величайшего города на земле.
– Нет, спасибо, мама.
– Да почему же нет? – Она была оскорблена таким прямолинейным отказом. – Какая неблагодарность с твоей стороны!
– Мой дом в Гвике, у моего отца.
– У твоего отца! У этого скучного провинциального сквайра, который вечно роется в каких-то пыльных исторических книгах! Мой дорогой мальчик, ты не сможешь убедить меня в том, что у тебя есть с ним что-либо общее. Послушай меня. Я…
– Нет, – повторил я, неожиданно теряя самообладание. – Нет, это ты меня послушай! Ты бросила меня, когда мне было четыре