на тройке
Над Волгой-рекой
И бегать в колхоз
По малину!
Клава захлопала в ладоши. Рассмеялась.
«Какой счастливый человек!» – с горечью подумал о ней Марк. Улыбка сбежала с его лица.
Проводница принесла чай, пачку «Шахматного» печенья. Заметив попугая на плече у пассажира, вскрикнула от испуга, чуть не пролив чай на стол.
– Ой, перепугали вы меня! – выговорила, все еще часто дыша. – Что ж это вы!..
Потом улыбнулась.
– Вам нехорошо? – спросила после ухода проводницы девушка, заметив перемену в лице соседа.
– Нет, – мягко ответил Марк. – Пейте чай! Мы сейчас и Кузьму покормим. Ведь он заработал?
– Да-а! – протянула Клава, поглядывая на сине-зеленую птицу.
– Ну, иди за стол! – Марк снял попугая с плеча, опустил его на столик, развернул пачку печенья и дал одно птице.
– Понимаете, – произнес Марк и тут же тяжко вздохнул. – Как мне вам объяснить? Ну вот прочитал он смешные стихи – вы рассмеялись, у вас улучшилось настроение. Так?
Клава кивнула.
– Так и должно быть. Это же жанр циркового искусства. Своего рода клоунада… А мне приказали новую программу составить только из серьезных патриотических стихотворений. Я люблю такие стихотворения, и сам готов их читать, но поймите, народ, видя перед собою попугая, будет смеяться. Народу ведь все равно, что птица скажет. Такое отношение у людей к попугаю. И не только у нас, во всем мире…
Лицо Клавы, очаровательное, правильной красоты личико, стало вдруг серьезным и озабоченным.
– Нет, я не против самой идеи использовать любые жанры и виды искусства в целях пропаганды, – продолжал Марк. – Я совсем не против… Но представьте себе хотя бы вот «Комсофлотский марш» Александра Безыменского:
Сгустились на западе гнета потемки,
Рабочих сдавили кольцом.
Но грянет и там броненосец «Потемкин» —
Да только с победным концом…
– Вы понимаете, – выдержав паузу, снова заговорил Марк. – Это же даже декламатору нелегко выучить, расставить всю орфоэпию, а тут – птице! А народу все равно! Народ будет смеяться, потому что попугай стихи читает…
Разволновавшись, Иванов вспотел. Вытащил из нагрудного карманчика пиджака носовой платок. Вытер лоб.
Девушка молчала.
Сосед по купе ей внезапно разонравился.
«Сейчас, – думала она, – во время индустриализации, во время таких сверхдальних перелетов, когда страна каждый день переживает то, что другие страны переживают сто лет, жаловаться? Плакаться? Волноваться до пота на лбу из-за смешных мелочных проблем?»
– Выйдите, пожалуйста, – проговорила Клава серьезным голосом. – Я переоденусь и буду уже укладываться.
Марк послушно встал. Впихнул Кузьму обратно в клетку и дверцу закрыл.
Вышел. В коридоре вагона никого не было. Пели свою песню колеса, словно с рельсами в считалочку играли.
За окошком, вымытым и широким, проезжал мимо поселок, крыши которого освещались высокими фонарями.
«Пусть сердится буря, пусть ветер неистов, – зашептал