которых становилось все больше и больше. В царстве все жили по принципу: пока Бормотух не чихнет – никто не почешется. А Великий Бормотух все не чихал – то ли здоровьем его мама не обидела, то ли жил где-то далеко-далеко и его чих здесь было не слыхать.
Словом, Бормотух не чихал, а людишки, естественно, чихали на его предсказания. И на зловещие предзнаменования, которые вдруг стали появляться.
В царстве царила тишь да гладь и лесная благодать. Народ работал, Дума думала, Царь царствовал, дети бегали и смеялись, а их матери ругались между собой и с мужьями, когда они возвращались поздно вечером или ранним утром. Тут уж кто как мог.
В общем, все шло своим чередом, как и было, строго настрого, завещано предками, которые, как доподлинно известно, гораздо умнее своих непутевых детей. И уж плохого точно не присоветуют.
* * *
В то позднее утро Иван проснулся как обычно, с тяжелой головой и сухостью во рту. Мутным взглядом посмотрел на солнечный луч, проскользнувший в щелочку занавески и упавший ему на грудь, и вздохнул. Вздохнул тяжело, понимая, что Елена уже знает, чем он занимался всю ночь. И оправдания типа того, что «выполнял очередной царский наказ» – не пройдут.
«И откуда она все знает, – тяжело шевельнулась мысль. – Кажется все друзья надежные, проверенные не раз. А стоит засидеться в пивнушке, пообщаться как следует со старыми знакомыми, зайти к кому-нибудь на огонек – и все… Елена у же встречает около порога. И когда она спать ухитряется, – в очередной раз удивился Иван. – Вот узнаю, кто этот доброхот, все гляделки вырву, вместе с языком, и Карабасу отдам. Пускай их для куклы приспособит. А что, для кого-нибудь щелкунчика в самый раз подойдет, – вяло воодушевился Иван. – Пускай на сцене щелкает, чем по порядочным дворам шляться, и сплетни разносить».
Эти мысли посещали его частенько, почти каждое утро, но именно сегодня отчего-то они были уж очень мрачными. И тяжелыми. То ли действительно вчера слишком сильно поругался с Еленой, то ли опять что-нибудь в медовуху подсыпал проклятый кочмарь. Но как бы там ни было, своего добросовестного доносчика он искать пока не торопился, резонно рассудив, что рано или поздно тот как-нибудь все равно попадется.
Иван встал со старенького коврика, неуверенно держась за стену. Ноги были ватными и дрожали, потолок упрямо съезжал куда-то в сторону, несмотря на героические усилия Ивана удержать его в приличном положении, а пол был похож на палубу кораблика во время сильного шторма. Солнечный свет нестерпимо резал глаза. С большим трудом он подошел к большому, во весь рост зеркалу, внимательно посмотрел на отражение и содрогнулся. Чувство отвращение ко всему отраженному в стекле потрясло его до самого нутра. Ему стало совсем плохо, к бледности на лице добавилась легкая зелень, внутри что-то неприятно задрожало и напряглось. Казалось сердце бешено колотиться у самого горла, а желудок сжался в крохотный комок. Иван задышал часто-часто, нервно сглотнул и тихо пробормотал:
– А